Революция

Телеграфист с карандашом за ухом высунулся из своей будочки и протянул кондуктору первого вагона листок. Ударил станционный колокол, свистнул паровоз, облака пара взметнулись у него по бокам, словно черное и злобное железное чудовище вдруг вышло из спячки.

– Давай-давай, ребята, – кричали офицеры. – Живей поворачивайся!

Из-под стеклянного вокзального купола и с биваков бежали сотни вильистов в сомбреро, с патронташами на груди, с винтовками за спиной или в руках. Кое-кто еще дожевывал последний ломоть тортильи с фасолью, которую их жены приготовили на кострах, разложенных вокруг черной, всей в испарине машинного масла туши локомотива, спешившей доставить мясо на бойню. Одиннадцать тысяч солдат Северной дивизии были готовы отправиться на восток.

– Ну, инженер, вот и наше времечко приспело, – сказал Хеновево Гарса.

Мартин Гаррет, стоя рядом со своим конем, наблюдал, как люди набиваются в вагоны или карабкаются на крыши. Лошадей, доставленных из Ирапуато на этих же поездах, выгрузили, и теперь они со своими хозяевами стояли по обе стороны полотна, ожидая команды двигаться вперед своим ходом, меж тем как пехота размещалась в грязных, пропахших соломой и навозом товарных вагонах. Два часа назад Панчо Вилья приехал на автомобиле дать напутствие командирам бригад и полков, а потом скрылся вместе со своим эскортом в клубах пыли, отправившись навстречу артиллерии, которая была еще в пути.

– Селайя! – доносилось из окон и с крыш. – Мы едем брать Селайю!

Об этом стало известно, когда солдаты прощались с женами и детьми, цеплявшимися за ноги и полы. Многочисленные сольдадеры провожали мужей до поезда, несли их оружие и снаряжение, обнимали, совали завернутые в платки маисовые лепешки и самодельные фляги с водой. На станции кипел настоящий водоворот сомбреро, маузеров, винчестеров и патронташей с поблескивающими на солнце головками пуль. Вдоль состава, расталкивая солдат и женщин, шли путейцы в синих парусиновых робах, выпачканных тавотом, постукивали длинными молотками по вагонным тележкам.

– Замысел в том, – сказал майор, – чтобы выбить их из Эль-Гуахе. – Прикрывая глаза шляпой на вытянутой руке, он поднял лицо к небу, чтобы узнать, высоко ли солнце. – Мы выходим прямо сейчас.

– Где же твои часы, майор? – спросил Мартин.

– Стали. Ничего не могу с ними сделать.

Мартин вытащил из кармана свои и протянул ему:

– Возьми-ка. – И добавил настойчиво, видя, что мексиканец колеблется: – На тебе ответственность, надо, чтобы ты знал время.

– Ладно, кум, – согласился Гарса. – Отдам обязательно.

Снова раздался свисток паровоза, и облако пара стало гуще. Гарса, опершись о луку седла, повернулся к Макловии Анхелес:

– Береги себя, красавица моя.

С этими словами он наклонился, положил руку на плечо женщины, пристально глядевшей на него снизу. Ее голову и плечи покрывала шаль, шерстяная кацавейка замахрилась от ветхости, вылинявшая юбка была заштопана во многих местах, на бедре висел огромный пистолет. Грубо вылепленное лицо было, по обыкновению, бесстрастно, однако глаза блестели беспросветной печалью и тревогой, когда она то провожала взглядом солдат на перроне, то вновь всматривалась в лицо мужа. На кратчайший миг она остановила глаза на Мартине и сейчас же отвела.

– Голову там себе не сломи по-глупому, – сказала она Гарсе.

Сказала тускло и ровно, как будто посоветовала потеплей одеваться в холода. Майор рассмеялся и, наклонившись с седла, обнял ее.

– Да никогда, чернушечка моя. Ни за что на свете! Как же можно, если ты меня ждешь.

Мимо промчались галопом несколько офицеров, и один из них, полковник Фульхенсио Очоа, властно махнул майору. Запела труба, а за ней послышались свистки. Из первого вагона, окутанного клубами пара, кондуктор в прощальном привете высунул из окошка руку в перчатке. Поезд, поскрипывая, постукивая всем своим железом и деревом, тронулся. С крыш и из дверей вагонов солдаты еще перекрикивались с женами, отпускали шуточки в адрес кавалеристов, медленно уплывавших назад. Одни, как будто с вызовом, распевали «Аделиту», другие – «Кукарачу». Приветствуя их, Мартин вскинул руку. И в очередной раз удивился тому, как мексиканцы презирают смерть. И издеваются над ней.

– На Селайю! – самозабвенно горланили они. – Да здравствует Вилья и да сгинет Карранса! Возьмем Селайю!

Гарса послал Макловии воздушный поцелуй, поправил пряжки на высоких, до колен, кожаных гетрах и обернулся к своим солдатам:

– Разведчики Дуранго! Садись!