Революция

Других приказов он не отдавал. Вдоль тростниковых зарослей пробежала вереница вспышек, свинцовые слепни с басовитым жужжанием прорезали сырой воздух во всех направлениях, градом застучали по воде и берегу. В последний раз обернувшись через плечо, Мартин увидел, как падают люди, лошади и мулы: за ним следуют лишь пятеро или шестеро.

Нет-нет-нет, настырно стучало у него в голове. Не так, ради бога. Не сейчас.

Копыта коня вязли в илистом дне, не давая ему идти вскачь. Струи дождя текли по бокам, и та же вода слепила глаза всаднику. Мартин по наитию понял, что единственное его спасение – выбраться на твердую землю и умчаться отсюда. Но выбраться можно было лишь метров через двадцать, и откос был глинистым и поросшим кустами. Мартин дернул повод, поворачивая коня налево, и с большим трудом ему это все же удалось. Стрельба не стихала, пули жужжали все так же. Один из вильистов, вырвавшийся вперед, вдруг откинулся в седле, падая сперва на круп своего коня, потом на землю, а конь, почуяв свободу, поскакал резвей.

– Давай, давай… Лезь, проклятая тварь!

Копыта скользили по глине откоса. Мартин безжалостно, до крови, пришпоривал лошадь, хлестал ее уздой. Догнавший его всадник скатился вниз, его упавший конь бил в воздухе ногами. Но Мартину наконец удалось влезть наверх, на серую от дождя равнину. Он снова вонзил шпоры в уже окровавленные бока, и конь понесся бешеным галопом.

Внезапно впереди возникли почти неразличимые в тумане фигуры, от которых брызнули искры выстрелов. И конь, словно споткнувшись о невидимое препятствие, боднул воздух и через голову сбросил своего седока.

Дождь все лил, рябя раскисшую, грязную землю. Мартин хотел ползком подобраться к карабину у седла, но не смог – оружие придавил конь, лежавший на правом боку с пулевым отверстием в груди и другим – между глаз, широко открытых и словно бы виноватых. Стрельба прекратилась, и Мартин поднял голову. Смутные фигуры приближались – осторожно, держась, как предписано уставом, на дистанции друг от друга. Умеют воевать, подумал он.

Чувствуя, что сердце колотится так, будто вот-вот выскочит изо рта, Мартин грязными пальцами торопливо рванул застежку кобуры, извлек из нее тяжелый кольт. Взвел курок, сдвинул назад и отпустил затвор, посылая в ствол первый из семи патронов обоймы. В сыром воздухе металлический лязг прозвучал громко и заглушил шум дождя. Приближавшиеся люди припали к земле или опустились на колени. Их было человек двадцать.

– Руки! Руки вверх, мразь, а то положим на месте!

Мартин стремительно взвесил свои шансы. Их нет, понял он. И вдруг осознал – это была его первая за все время связная мысль, – что не хочет умирать вот так, в грязи, в воде и в одиночестве. Так – не согласен. И он сорвал с воротника латунные лейтенантские шпалы, зарыл их в грязи, а потом далеко отбросил пистолет и очень медленно начал подниматься, держа руки над головой. Дождь прокладывал бороздки на его лице, густо измазанном грязью.

Повсюду виднелись следы недавнего боя – стреляные гильзы, осколки снарядов, порожние пулеметные ленты и все то, что побросали, убегая, вильисты. Дождь наконец унялся, день доживал последние свои минуты в облаках – золотисто-рыжих на горизонте, а потом будто наливавшихся кровью, которой так густо была полита земля. Поля и каналы были завалены трупами людей и лошадей, а возле шоссе, сложенные штабелями, они горели, испуская едкий запах бензина и жареного мяса. Шум боя звучал все глуше и вот наконец окончательно затих на западе, где кавалерия Обрегона преследовала рассеянные остатки Северной дивизии. Рассказывали, будто окруженные в Лас-Трохес вильисты сопротивлялись до последнего человека и что захваченный в Креспо санитарный поезд сгорел вместе с персоналом и ранеными.

– Эй, вы, сучьи дети, отвечайте, офицеры есть? Офицеры, выходи!

Выстрелы в Селайе доносились теперь лишь оттуда, где шли казни. Приверженцы Каррансы – в военной форме или в парусиновых рубахах и штанах, в соломенных шляпах, такие же оборванцы, как их противники, – без остановки подводили приговоренных к стенке. Уже расстреляли генерала Бракамонте, полковника Боша и еще десятки командиров, не успевших вовремя скрыться и схваченных, а выявление офицеров продолжалось. Три сотни пленных сгрудились под неусыпным наблюдением часовых, стрелявших по малейшему поводу.

– Офицеры! Выходи!

Мартин понуро сидел на земле, обхватив колени, и старался быть как можно незаметнее. И не он один: рядом были три или четыре человека, которых он мельком видел в прошлом, и среди них капитан из бригады Герреро. Капитан – у него было лицо крестьянина и глаза, похожие на лужицы грязной воды, – получил ранение в шею, обмотанную сейчас платком с кровяными сгустками, тоже успел сорвать знаки различия, перед тем как сдаться в плен.

– Офицеры! Выходи! – продолжали выкликать снаружи.

Зная судьбу тех, кто откликнулся на этот зов, никто не раскрывал рта. Все сидели, опустив головы, молча и неподвижно, и уповали лишь на возможность затеряться в толпе. Время от времени Мартин переглядывался с капитаном, благо и тот тоже его узнал.