Революция

Была уже глубокая ночь, и лагерь вильистов покрылся сотнями костров, но на этот раз не слышно было ни голосов, ни гитарного перебора, ни песен. Не тот был настрой, чтобы распевать «Аделиту», а настоящие аделиты сновали взад-вперед, кормя своих мужчин, если те были живы, а если нет – утешая подруг. Из санитарного поезда, сопевшего на путях, как ночное чудовище, слышались крики раненых, которым ампутировали руки или ноги.

Мартин расстелил на земле потник и при свете костра занялся чисткой оружия. Потом улегся, положив голову на седло. Лунный свет, проникавший сквозь низкие облака, усеивал лагерь черными пятнышками теней, которые медленно двигались от легкого ветра, несшего с собой дым горящего валежника, запахи конского навоза и пота, храп спящих поблизости. Мартину не хотелось думать ни о ком и ни о чем. В разрывах туч появились звезды, и он принялся было отыскивать среди них Полярную, но тут чей-то силуэт отвлек его от этого занятия. Над ним стояла Макловия, держа в руках тортильи с жареным мясом и кофе в жестяной банке из-под фасоли.

– Подумала, ты есть, наверно, хочешь.

– А-а, спасибо… Поделиться с тобой?

– Я уже ела.

Она присела рядом, покуда Мартин отдавал должное угощению. Он ел торопливо, вдруг почувствовав неотложное, первобытное желание заполнить пустой желудок. Потом стал смотреть на Макловию. Закрыв голову шалью, она сидела неподвижно, спиной к свету костра, и потому на матово-черном в темноте лице лишь изредка посверкивали глаза – такие же черные, но блестящие, как агаты.

– Что теперь будешь делать? – спросил Мартин.

Безмолвная и неподвижная тень не ответила.

– Я бы заплакал, если бы мог, – вдруг признался он.

Макловия ответила не сразу:

– И он бы поплакал по тебе.

Тут Мартин дал себе волю. Позволил наконец избыть эту тяжесть в слезах – и не только по Хеновево Гарсе, а по всем убитым накануне, и по собственным сомнениям и треволнениям, по страху и отваге, чередовавшимся в его душе все то время, пока он сражался за то, во что даже не верил. А может быть, и верил, ибо для него революция воплотилась в странное, очень личное чувство долга – верности мужчинам и женщинам, которыми он восхищался, в чьих словах, молчании, поступках познавал нечто незабываемое, помогавшее ему наблюдать мир, бытие и возможный или неизбежный конец всего.

От этих мыслей слезы хлынули у него из глаз. Он не вытирал их, и они текли по щекам, еще покрытым пылью и копотью недавнего боя, скатывались на усы, на небритый подбородок, повисали на нем, исчезали во тьме. И он почувствовал, как Макловия, словно увидев это или угадав, дотронулась до его лица, и пальцы ее увлажнились.

Он резко, рывком отстранился, лег на спину, стыдясь себя, и снова завернулся в сарапе. Но Макловия, вместо того чтобы уйти, поступила неожиданно. Она прильнула к нему, просунула в штаны руку – сперва холодную, потом согретую теплом его тела, сперва неподвижную, потом задвигавшуюся медленно и осторожно. Потом, так и не произнеся ни слова, они, обнявшись, лежали неподвижно, пока не уснули.

Когда Мартина разбудило солнце, женщины рядом уже не было. Он увидел ее позже, ближе к полудню, когда с баулами на спине, с кобурой на бедре она шла за каким-то человеком с тремя латунными шпалами на тулье шляпе – незнакомым Мартину пехотным капитаном.

Он видел тогда Макловию Анхелес в последний раз.

15

Последнее задание

На закате Панчо Вилья самолично сопроводил их верхом до речки. Второе сражение за Селайю было не менее ожесточенным и не более успешным, чем первое неделю назад: непрестанные атаки пехоты и кавалерии разбивались о стойкую оборону каррансистов, засевших в траншеях и по берегам оросительных каналов. С одного фланга на другой перекатывался оглушительный гром артиллерийской дуэли.

– Пойми, инженер, самое важное – не дать им получить людей и боеприпасы. Если до Обрегона доедут эшелоны с резервом, мы, считай, в глубочайшей этой самой… – Вилья, обгладывая вареный кукурузный початок, глядел на Мартина с надеждой и опаской. – Сможешь сделать это для меня или не сможешь?

– Сделаю, что будет в моих силах, генерал.

– Неправильно рассуждаешь, мать твою… Сделай то, что выше твоих сил.

Небо затянула серая пелена, более темная на востоке, и от зарядившего дождя, мелкого и нескончаемого, раскисла земля, заблестели клеенчатые накидки на людях и лошадях, а сами они запахли мокрой шерстью и кожей. Отряд состоял из двенадцати всадников и пяти вьючных мулов, везших взрывчатку и жестянки с бензином; приказано было зайти в тыл врага и привести в негодность отрезок железной дороги, связывавшей Селайю с Керетаро. Проникнуть собирались под покровом ночи по длинному ручью, протекавшему с запада на восток и к южной части реки Лаха. Карту с прочерченным маршрутом Мартин, сложив, держал на груди, под патронташами.

Вилья отбросил обглоданный початок, ладонью утер усы.

– Ни луны, ни звезд, – сказал он озабоченно, разглядывая небо. – В темноте дорогу от ручья сыщете?

– Надеюсь, что найдем.

Генерал, немного подумав, достал из кармана и протянул Мартину компас в латунной коробочке: