Революция

Показывая, что разговор окончен, он пренебрежительно указал Мартину на дверь. Тот поднялся, коротко кивнул и, задыхаясь от негодования и стыда, двинулся к выходу.

– Послушайте, – вслед сказал Улуа. – Ваша личная жизнь меня не интересует. Мне нет дела, ходите ли вы в салон Ларедо или в кабаре на улице Куаутемока… А интересует меня компания «Минера Нортенья». Мы не знаем, сколько продлится благоприятная конъюнктура. Как долго сможет президент удерживать власть в ее нынешнем виде. И эта неопределенность заставляет торопиться с подписанием. Чтобы все обрело законный вид, прежде чем Мадеро слетит.

Он говорил сухо и резко. Мартин, застывший на ковре у дверей, повернулся к мексиканцу и молча слушал.

– Мы спешим. Понимаете, Гаррет? Очень спешим.

Мартин кивнул, не размыкая помертвевшие губы.

– Сделайте одолжение… – уже иным, примирительным тоном сказал мексиканец. – Будьте паинькой, возьмите эти бумаги и отправляйтесь к своему старому боевому товарищу. Предложите необходимое, посулите разумное, вцепитесь в него мертвой хваткой и не отпускайте, покуда он или его брат не поставят свою подпись. Если этот номер не пройдет, мы столкнемся с большими проблемами. – Улуа запыхтел сигарой и окутался завесой дыма, скрывшей его лицо. – А вы – в первую очередь.

Когда трамвай остановился напротив конного памятника королю Карлосу IV, который мексиканцы называют «Кабальито», «Лошадка», Мартин вылез и зашагал по обсаженному дубами бульвару Пасео-де-ла-Реформа. Он оделся соответственно случаю – темный костюм из итальянской фланели, шляпа, желтые перчатки, бамбуковая трость. День был погожий, солнце не раскалило, а лишь согрело воздух, и по фешенебельной магистрали вдоль окруженных садами красивых белых и серых зданий толпами шли пешеходы, мчались экипажи. Подражая парижским Елисейским Полям, аристократический Мехико – те, кто еще со времен Порфирио Диаса стал власть и деньги имущим, – возводил на бульваре роскошные особняки, над которыми кое-где еще трудились каменщики. Все здесь радовало глаз монументальной и элегантной новизной.

Особняк Ларедо выделялся из двойного ряда зданий в неоклассическом или модернистском стиле: он хоть и был выстроен недавно, однако в духе старых колониальных асьенд – просторное патио, окруженное галереей и прекрасным садом с лиловыми и красными бугенвиллеями, фонтаном и маленькой домовой церковью из дерева и кованого железа. Мартин пересек вестибюль, выложенный темным камнем, отдал слуге шляпу, трость и перчатки и вышел в патио, направившись к этой церкви, где в ее тени, в плетеных креслах в окружении клумб с гладиолусами и папоротниками вели беседу несколько человек – две горничные в передниках и наколках подавали им чай, кофе и шоколад. Мартин поздоровался, был принят с радушной непринужденностью, благо, бывая в этом доме часто, стал здесь уже почти своим, и с чашкой кофе уселся в кресло.

– Мы вас заждались, – сказала донья Эулалия, от которой веяло ароматами крема «Симон» и туалетной воды «Флорида».

– Виноват, дела задержали, – ответил Мартин.

Тетушка, то разворачивая, то закрывая веер, глядела на гостя весело и едва ли не сообщнически, потому что молодой испанец пользовался ее расположением. Она была старше других годами и потому с удовольствием играла роль хозяйки и церемониймейстера, распоряжаясь прислугой и тасуя темы для разговоров, как колоду карт.

– Делу время, как известно…

– Да-да, разумеется.

Через стол, сервированный серебром и фарфором, смотрели на Мартина глаза цвета голубого кварца, и инженер испытал тихую радость, убедившись, что они не выпускают его из поля зрения. Йунуэн Ларедо была, как всегда, хороша: платье лилового шелка, андалузская шаль на плечах, иссиня-черные волосы, разделенные ровным пробором и туго стянутые в узел на затылке. Эта гамма изысканно контрастировала с кожей оттенка корицы, светлыми глазами и отделанными аквамарином серебряными серьгами: казалось, весь свет, сколько ни было его в саду, создан для того, чтобы подчеркнуть ее красоту.

– Шестицилиндровый – просто чудо, – говорил кто-то. – Чудо инженерной мысли.

Мартин присоединился к разговору. Речь шла о машинах: молодой адвокат, женатый на кузине Йунуэн, сравнивал свой недавно купленный бензиновый «хадсон» со «студебекером» и «хапп-йетс» на электротяге. Еще за столом были подруги Йунуэн – сестры Роза и Ана Сугасти, жившие неподалеку, на проспекте, – супруга адвоката, секретарь испанского посольства, с которым Мартин познакомился в «Жокей-клубе», и двое мужчин лет тридцати, белокурых, веселых и живых, носивших испанские имена, но за германскую наружность прозванных Макс и Мориц. Девятым был капитан Кордоба, который вяло перелистывал роман Хавьера де Монтепина и время от времени поднимал голову. Он был в штатском – серая визитка, узкие брюки, ботинки – и выглядел очень элегантно.

– Вот наш инженер может рассказать нам об особенностях… – заметила дона Эулалия.

– Нет, я не очень в этом разбираюсь, – уклонился Мартин.