Революция

В своём первом забеге, на 10 000 метров, при отсутствии Пааво Нурми Вилье выиграл с мировым рекордом, обогнав соперников на полкруга. Все конкуренты курили бамбук. Через три дня в беге на 3000 метров с препятствиями он опередил ближайшего преследователя на 75 метров. Опять народ тянул свой бамбук. На следующий день он финишировал вторым после Нурми в беге на 5000 метров. Другую серебряную медаль он завоевал в индивидуальном кроссе, снова уступив Нурми; и с ним же (а также Хейкки Лийматайненом) добыл золото для сборной в командном кроссе. Без бамбука и здесь не обошлось. И, наконец, ещё одно золото было завоёвано в командном забеге на 3000 метров. Пожалуй, для всех бегунов, кроме финнов, курить бамбук на этих Олимпийских играх вошло в привычку. Такая вот статистика.

А у Колехмайнена в 1924 году не задалось: в марафоне он повредил ногу и сошел с дистанции, сказав своему американскому ученику, Албину Стенроосу: «Катись колбаской по Малой Спасской». Трасса была замечательной, спортсменам приходилось долго бежать возле свалки продуктовых кухонных отбросов. Учитывая, что стояло лето, а также нигде по маршруту не стояла тень, где можно было слегка остыть при температуре в 38 градусов по Цельсию, многие бегуны ловили глюки. Албин понял пожелание своего играющего тренера, как наказ и помчался, как лось, сквозь зловоние и 45-градусный зной. Прочий народ помчался вместе с ним, но к финишу добралось меньше половины стайеров, а Стенроос победил, укусив потом главного судью.

Но на этом Вилье не успокоился. На Олимпийских играх 1928 года, когда ему сделалось 32 года, Ритола занял второе место в забеге на 10 000 метров, уступив Нурми. А в забеге на 5000 метров ему удалось обогнать Нурми на 12 метров и выиграть золото. После этих Игр он решил завязать: завязать с любителями и уйти в профессионалы. Так ему казалось честнее.

Его постоянный соперник Нурми в профессионалы не ушел, но под занавес карьеры самого Пааво ушли из большого спорта. Когда спортсмена невозможно одолеть на беговой дорожке, всегда можно одолеть в зале суда. Судьи далеки от спорта, даже если они спортивные судьи. Они, в основном, за правду — ту, что пригрезилась в туго набитом конверте с деньгами.

В 1931 году в Стокгольме проходил традиционный легкоатлетический матч: Финляндия — Швеция. Никто не хотел уступать, а особенно бегуны на 800 метров. Пробежав до половины дистанции, они начали драться. Финны били шведов, а шведы — финнов. Ни у кого в спортивных трусах не было припрятано ножика, либо кастета, не говоря уже об огнестрельном оружии. Поэтому все дрались руками, ногами и кусались зубами. Вскорости опомнились болельщики и тоже выбежали в поле. Тут же появились ножики, кастеты и даже стартовые пистолеты.

Драка прекратилась нескоро, когда спортсмены принялись уже спотыкаться о горки выбитых зубов. Поэтому заключительный банкет матча прошел в строгой и напряженной атмосфере.

Пользуясь случаем, новоявленный президент Федерации Легкой Атлетики Финляндии, сказал речь. Это был Урхо Каллева Кекконен. Он сказал, что шведы — это чмыри, и соревноваться с ними — себя не уважать. Вероятно, гораздо позднее именно за смелость за ним пошел народ и провозгласил его Президентом Финляндии.

В ответку Зигфрид Эдстрём, шведский президент ИААФ (что скрыто за этими буквами — неизвестно, словно осел проблеял) и, по совместительству, вице-президент МОК обозвал Пааво Нурми профессионалом и отстранил его от всех спортивных состязаний, кроме, конечно, профессиональных. У них, у шведов, была своя звезда, которую всячески следовало поддерживать — Эдвин Виде. Устранив Нурми, можно было открывать дорогу для своего бегуна, что они и проделали.

Там, где начинается политика, кончается спорт.

Уже через двадцать с лишним лет после окончания Второй мировой войны в американский дом к Ритола пришел человек тоже вполне почетного возраста. Вилье встретил его радушно, но не торопился с какими-то проявлениями эмоций. Казалось, он не особо доверял своим глазам и слуху. Все-таки возраст был преклонный, а выдавать желаемое за действительное, порой, бывает горше некуда.

— Как же так, — сказал Вилье. — В прошлой жизни все было так просто и понятно. Отчего же в нынешней никак не получается разобраться?

— Мы за все должны платить, разве ты не помнишь это? — ответил человек. — Вероятно, такова и есть плата за жизнь.

Старый Вилье только головой покивал в согласии. Когда в устоявшемся быте самому становится душно и безрадостно, когда окружающие люди с их лицемерными улыбками кажутся монстрами, тогда надо что-то в этом быте менять.

— Я прожил в Штатах пятьдесят шесть лет. И ко мне всегда относились хорошо, потому что я всегда чего-то стоил, — вздохнул Ритола. — Эта страна дала мне целую кучу возможностей, которыми я воспользовался, но теперь она мне кажется чертовски чуждой. Это неправильно и не по-пацански, но Америка мне не нравится все больше и больше с каждым прожитым днем. Мне не хватает воздуха.