Рихард Феникс. Море. Книга 3

Он часто задышал носом, стиснув зубы, почувствовал резь на левой руке. Тонкая красно-жёлтая дуга прочертила основание большого пальца. Лёгкое покалывание внутри контура принесло с собой имя. Оно звучало в голове насмешливо, дерзко. Не просто имя, а будто кто-то представился: «Моё имя — Ирнис. Я — уэнбэ ЛиЭнба Азару». У Рихарда перехватило дыхание. Рядом с сияющей дугой появилась ещё одна, их очертания складывались в до боли знакомый узор. И вновь голос, но мягкий, смущённый: «Я — Бэн. Эстебан, точнее». И от этого имени по руке к сердцу прошло тепло, запахло солнцем и луговыми травами — так пряно и жизненно, многоцветно, многогранно, совсем не как холодная белизна здесь.

Эньчцках зашипела и полоснула когтями. Они прошли насквозь через левое плечо и грудь, не причинив вреда. Но Рихард не смотрел на богиню, лишь на левую руку, ожидая того, что произойдёт дальше. Ожгло костяшку безымянного пальца. Контур, словно порез, вспыхнул червонным багрянцем, принеся с собой привкус крови. Злой, но уставший голос отчётливо произнёс в мыслях: «Алек. Меня зовут Алек». Взгляд непроизвольно потянулся к полусферам. Белая богиня кружилась вокруг, рассекая пространство изломанным смерчем, когтила воздух, вспенивая туман, который уже добрался до бёдер мальчика. Но ему больше не было страшно.

Большая дуга рассекла плечо, Рихард едва не вскрикнул, глядя, как расходится кожа, а внутри неё застывает серый камень. И на губах появился привкус солёных брызг. Мелодичный женский голос тихо сказал: «Не бойся, Охор не причинит нам вреда». И от этого голоса, и от ощущения соли и камня сделалось так хорошо и свободно, что мальчик развернулся и прошёл прочь, сквозь Эньчцках, туда, куда тянулась верёвка.

Изогнутая золотистая линия прочертила костяшку указательного пальца. Ощущения льда и неземной игры ярких цветов на звёздном небе настигли Рихарда, пробирающегося сквозь туман. Голос, тот же, что и раньше, произнёс нараспев, а будто бы обнял: «Я — ваша голубка. И вы — мой герой». «Лу», — со щемящей нежностью подумал мальчик, делая всё больше усилий, цепляясь за верёвку. Но путь его преградила Эньчцках. Он хотел пройти сквозь неё, но врезался, отшатнулся, едва устоял. Из носа, окрашивая вихри тумана, хлынула кровь.

Богиня раскинула руки, не давая пройти, и белое вокруг сузилось, стало нечем дышать. Рихард ощутил зуд на лопатках, а правая рука, такая подвижная и живая, внезапно перестала слушаться, но на левой продолжали появляться новые контуры. Безголосые. Но это только пока.

— Я должен вернуться! — выкрикнул мальчик и почувствовал изнутри поддержку. Бог Феникс заклёкотал радостно, будто вырвался из заточенья.

— Дослушай тогда, дитя, и второй вариант. Если ничего не выберешь, твоя душа просто останется здесь. — Чёрные улыбающиеся губы Эньчцках не шевелились, а голос звучал отовсюду. Феникс внутри заволновался и снова пропал. Богиня продолжила: — Ты вернёшься в своё тело, в то, что оно представляет из себя сейчас. И ты будешь чувствовать всю боль, от которой спасало чужеродное воздействие, и она будет так велика, что жизнь покинет тебя. Понимаешь?

— Да, — едва слышно выдавил он и затаил дыхание.

Над правой лопаткой будто перевернули кружку кипятка. Тело застыло. Руки повисли. И ноги, став частью тумана, таяли, не желая больше его никуда нести. И голос, тот самый, мелодичный, крикнул изо всех сил: «Ри, возвращайся! Мы ждём тебя! Мы верим в тебя!».

— У меня есть одно условие! — заявил мальчик, с трудом подняв взгляд к лицу богини.

Всё перед глазами плыло, и верх менялся с низом так стремительно, что внутренности перекручивались. Но от этой болтанки, от голоса Лукреции воспоминания вернулись. И условие, до того существующее лишь расплывчато, оформилось.

— Молви, дитя моё.

— Я довезу их в лодке до берега. И тогда пускай вернётся вся боль…

— Пусть будет так.

Верёвка рванула его назад и понесла. И белое вокруг стало чёрным.

* * *

Макавари

Вааи захлопнул дверь комнатёнки без окон, подпер её стулом и сел верхом, положив руки на спинку. В ладонях ровно горела свеча, позволяя разглядеть обстановку. Дощатый пол в пятнах крови с налипшим к ней куриным пухом, раскиданы обувь-одежда, растерзаны подушка и одеяло, некогда пышный матрас скатан у стены и смят, будто в него долго и упорно колотили. С выломанной спинки кровати свисали порванные ремни. А ведь Вааи поручился за их крепость, прежде чем связать ими Чиёна. А тот сейчас, трясясь скорее от холода, чем от ненависти, как накануне, забился в угол кровати, обхватив колени, не сводя взгляда расширенных глаз с огня.

— Ты в состоянии говорить? — спросил Вааи, оценивая синяки и царапины на видимых частях тела парня.