Романески

Мои родители были, конечно, сторонниками Петена, но в отличие от прочих, таковыми и остались, а после Освобождения стали ими, быть может, даже в большей мере. В 1955 году я принимал в нашем доме моих новых друзей-писателей, откровенно левых, многие из которых были активными участниками Сопротивления. В тот период папа пристрастился к овсяной каше: каждый вечер он готовил себе на ужин это варево из серой муки, заливая ее парным молоком и медленно помешивая деревянной ложкой; получалось блюдо, которого он охотно накладывал полные тарелки всем, кто к нам приходил. Мишель Зераффа, Жан Дювиньо и Люсьен Гольдман ели угощение и тайно удивлялись большой фотографии Петена (одетого в мундир цвета недозрелой хурмы и улыбавшегося с высоты буфета, где проволочной щеткой наша домработница, борясь с небольшим пятном, продрала широкое углубление), находившейся на самом видном месте рабанового гобелена, сделанного из полотнищ, соединенных друг с другом черными рафиевыми перекрестиями. Из вежливости они отворачивались, пытаясь не замечать этого шокирующего анахронизма. Однажды Дювиньо, как человек светский, между двумя ложками овсянки проговорил, как если бы речь шла о незначительной забывчивости: «Кажется, вы сохранили фотокарточку маршала?» Портреты Петена действительно в продолжение четырех военных лет украшали девяносто процентов всех домов Франции. «Нет-нет, — возразил отец. — Я ее не сохранил, а нарочно повесил в день, когда американцы вступили в Париж».

Все так и было. Во время немецкой оккупации он не видел причины для вывешивания на самом видном месте конформистского и официально признанного объекта почитания, но теперь испытывал уже без недомолвок столько же чувств привязанности к законному главе государства, сколько и уважения: для него Анри Петен являлся солдатом четырнадцатого года, знавшим, что такое окопы и Верден. Отец связывал с маршалом медленное восстановление наших вооруженных сил, начавшееся в период глубочайшего отчаяния, и, наконец, саму победу! Подписание перемирия в 1940 году он тоже занес ему в актив, поскольку Петен к поражению не был причастен ни в какой степени. Историческое рукопожатие в Монтуаре говорило скорее о его воинской честности. Как ни странно, этот профессиональный военный по семейным причинам стоял на позициях самого решительного антимилитаризма. И наш клан не собирался лить слезы ни по выброшенным в мусорное ведро политическим партиям, ни по оказавшимся пустопорожними парламентским спорам! Из преданности Петену и в пику де Голлю, этому сыну-смутьяну и бунтовщику, на протяжении целого ряда лет мой отец даже заставлял себя… голосовать за компартию, решив поступать так, по его словам, до тех пор, пока прах старого маршала не будет перенесен в Дуомон, где были похоронены его пехотинцы.

Мои родители были англофобами. Эта твердая позиция скорее всего может показаться странной, если вспомнить, что я говорил об английской литературе (детской, и не только), которой нас пичкали с раннего возраста. Но сие произошло в значительной мере под влиянием подруги юности моей матушки. Эта женщина занималась переплетным делом в Париже, где жила на довольно сомнительном уровне, находясь между богемой и нищетой. Звалась она Анриеттой Олжиатти, а ее дедушка Магнус, еврей, претендовавший на прямое родство с Карлом Великим (о чем она рассказывала со своим характерным смешком, одновременно ироничным и тепло-сочувственным, всякий раз превращавшимся в приступ кашля), был почитателем всего британского. Наделенная блестящим и живым умом, образованная и говорившая на невозможно литературном языке с легкостью, граничившей с чудачеством, она, несомненно, сыграла значительную роль в формировании нашей восприимчивости, в частности, в том, что касается обширной и расплывчатой области юмора. Анриетта проводила огромную часть своего времени дома, выкуривая по две пачки «Кэмела» в день, вываливая, как из мешка, всевозможные истории и анекдоты — даже о собственных неудачах, — когда не читала нам «Сказок просто так», «Детей Елены» или «Капитана Коркорана» (папе часто приходилось указывать ей порог, когда она засиживалась допоздна, тогда как нам надо было ложиться спать).