Ромовый дневник

– Эта такая вещь, которую мог бы написать как раз Демогоргон. В ней полно всякой хрени и ужаса… я вообще выбрал самое-самое жуткое, что только мог представить. Главный герой жрет человечину, а сам прячется под личиной священника… меня, кстати, каннибализм пленяет… когда я сидел, одного алкаша в тюрьме чуть до смерти не забили, так я спросил у «фараонов», можно ли мне его ножку поглодать, пока он не подох… – Моберг рассмеялся. – Так эти свиньи меня вышвырнули, да еще дубинкой огрели. – Он снова рассмеялся. – А что? Я бы поел… почему нет? Что такого священного в человеческом мясе… мясо как мясо… скажешь, не так?

– Да нет, – ответил я. – С чего мне так говорить?

Это был один из тех редких случаев, когда мне удалось понять его слова. По большей части он был просто невменяем. Лоттерман вечно грозился его вытурить, однако народу и так не хватало, и никого больше выгнать не представлялось возможным. Когда Моберг несколько дней провалялся в госпитале после встречи с забастовщиками, у Лоттермана родилась надежда, что он исправится. Однако после возвращения из больницы Моберг повел себя еще более эксцентрично.

Порой я гадал, кто вылетит первым: Моберг или сама «Дейли ньюс». Издание демонстрировало все признаки предсмертного истощения. Тираж падал, а рекламодателей мы теряли с таким постоянством, что я не понимал, как Лоттерман выгребет. Он залез в серьезные долги, чтобы удержать газету на плаву, в то время как она – если верить Сандерсону – не приносила ни цента прибыли.

Я продолжал надеяться на приток свежей крови, однако Лоттерман до того утомился от «винных бошек», что браковал всякий ответ на свое объявление.

– Мне надо быть настороже, – объяснял он. – Еще один извращенец, и нам каюк.

Я же опасался, что он не сможет выплачивать нашу зарплату – и тут, в один прекрасный день, в редакции появился человек по фамилии Шварц. Он сказал, что его только что выгнали из Венесуэлы, и Лоттерман немедленно дал ему место. Ко всеобщему изумлению, Шварц оказался вполне компетентным. По истечении пары недель он уже выполнял всю ту работу, которую некогда проделывал Тиррелл.

Это изрядно разгрузило плечи Лоттермана, чего не скажешь про саму газету. С двадцати четырех страниц объем упал до шестнадцати, а затем и до двенадцати. Перспективы выглядели настолько блеклыми, что народ стал поговаривать, будто в типографии «El Diario» уже набрали некролог насчет безвременной кончины «Дейли ньюс», осталось лишь подписать его в номер.

Никакой лояльности к газете я не испытывал, однако пока я охочусь за чем-то более крупным, иметь оклад никак не мешало. Меня начала беспокоить мысль о том, что «Дейли ньюс» и впрямь может загнуться, и я задумался, отчего Сан-Хуан, со всем его новообретенным процветанием, не мог найти денег на столь скромную вещь, как англоязычная газетенка. Понятное дело, призов бы ей никто не вручил, зато ее хотя бы читали.

Существенная часть проблемы заключалась в самом Лоттермане. Он был достаточно способным человеком, в чисто механическом смысле, однако сам себя загнал в крайне невыгодную позицию. Открыто признавая, что некогда был коммунистом, он испытывал постоянное давление, желая доказать, насколько сумел «перевоспитаться». В ту пору госдеп США называл Пуэрто-Рико «американской рекламой на Карибах – живым доказательством того, что капитализм в Латинской Америке может работать».

Люди, придумавшие этот лозунг, видели в себе героев и миссионеров, несущих святое слово Свободного Предпринимательства забитым jibaros[19]. Они на дух не переносили коммуняк, и тот факт, что одну из газет в их городе выпускал экс-красный, отнюдь не был поводом для восторга.

Лоттерман лез из кожи вон, вымарывая все, что хотя бы попахивало левачеством, потому как знал, что в противном случае его распнут. С другой стороны, он был рабом вольного в своих поступках правительства Пуэрториканского Содружества, чьи американские субсидии не только поддерживали добрую половину новой индустрии на острове, но и оплачивали львиную долю рекламы на страницах «Дейли ньюс». Это был настоящий тупик – для Лоттермана и для многих других. Чтобы делать деньги, им приходилось сотрудничать с правительством, то есть смотреть сквозь пальцы на «ползучий социализм» – что не вполне стыковалось с принципами их миссионерства.

Было забавно следить за их потугами; если бы они хоть на минутку задумались, то нашли бы единственный выход: ставить во главу угла конечную цель и не обращать внимания на средства; освященная временем традиция, которая оправдывает что угодно, кроме падения прибыли.