Ромовый дневник

Вот что я себе говорил теми раскаленными вечерами в Сан-Хуане, когда мне было тридцать, когда рубашка липла к потной спине, и я чувствовал жуткую тоску, что все мои задиристые, самоуверенные деньки позади и все теперь покатится под горку. Жутковатое было времечко, и мои фаталистические взгляды на Йимона объяснялись скорее не убежденностью, а необходимостью, коль скоро стоило мне увидеть хоть малейшую оптимистическую перспективу в его судьбе, как тут же пришлось бы признать массу горьких вещей о самом себе.

После часовой езды под палящим солнцем мы наконец добрались до Фахардо и немедленно остановились у ближайшего бара. Пропустив по стаканчику, взошли на холм в пригороде, где Сала битый час возился с выбором наилучшего ракурса для своей фотокамеры. Когда дело касалось работы, он был ревностным педантом, сколь бы презрительно ни относился к самому поручению. «Единственный профи на всем острове», он считал, что обязан поддерживать хоть какую-то репутацию.

Потом мы купили пару бутылок рома и пакет льда и вернулись к съезду, который должен был привести нас к пляжному домику Йимона. Дорога оказалась асфальтирована вплоть до берега Рио-Гранде-де-Лолса, где пара туземцев держала паром. За машину они истребовали с нас доллар, после чего перевезли на тот берег, за весь путь не сказав ни единого слова. Стоя на солнце возле машины и разглядывая воду, я чувствовал себя пилигримом, пересекающим Ганг, пока паромщики, налегая на шесты, толкали нас к пальмовой рощице на противоположном берегу. Наконец мы ударились о причал, они пришвартовали паром, и Сала вывел машину на твердую землю.

Отсюда до Йимона оставалось миль пять по грунтовке. Сала чертыхался всю дорогу и клялся, что вернулся бы назад, кабы не перспектива потратить еще один доллар на обратную перевозку через реку. «Фиат» трясся и подпрыгивал на колдобинах, и я ожидал, что он вот-вот развалится на куски. По дороге мы миновали группу голых детей, которые забрасывали камнями какую-то шавку на обочине. Сала остановился, сделал несколько снимков.

– Господи, – пробормотал он, – ты только взгляни на этих волчат! Нам сильно повезет унести отсюда ноги.

Йимон, во все тех же нестираных черных плавках, возился во дворе – сколачивал полочку из подобранного на берегу плавника. Здесь стало уютнее: дворик наполовину был прикрыт навесом из пальмовых веток, а в образовавшейся тени стояли два раскладных парусиновых шезлонга, будто в фешенебельном пляжном клубе.

– Ого! – сказал я. – Ты где их раздобыл?

– У цыган. Пятерка за штуку. Набось в городе сперли.

– А где Шено? – спросил Сала.

Йимон показал на пляж.

– Загорает. Устраивает шоу для местных; им нравится.

Сала принес из машины ром и пакет со льдом. Йимон счастливо прищелкнул языком и высыпал кубики в ведерко возле двери.

– Вот спасибо! Я от этой нищеты уже, по-моему, спятил. Мы даже льда не можем себе позволить.

– Слушай, – покрутил я головой, – тебе пора работу искать.

Он рассмеялся и заполнил льдом три стакана.

– Меня пока что Лоттерман занимает. Похоже, свои денежки я таки получу.

Тут появилась Шено; она возвращалась с моря в прежнем белом бикини и с громадным пляжным полотенцем. Она улыбнулась Йимону.

– Опять приходили. Я слышала, как они там переговариваются.

– Черт возьми! – вспылил Йимон. – Какого рожна ты туда шляешься? Да что с тобой такое?!

Она опять улыбнулась и села, подложив полотенце.

– Потому что там мое любимое место. С какой стати я должна от него отказываться?

Йимон обернулся ко мне:

– Нет, ты представляешь: она уходит на пляж и раздевается там догола… а местные прячутся за пальмами и подглядывают.

– И вовсе не всегда, – быстро сказала Шено. – Обычно только по выходным.

Йимон наклонился и заорал на нее:

– Да? Ну и дура! Не смей туда носа казать! С этого момента валяться голой будешь здесь! Да чтоб я провалился, если каждую секунду буду думать про то, как тебя могут изнасиловать. – Он возмущенно затряс головой. – Уж поверь: будешь дразнить этих ублюдков, они тебе покажут, что почем. И правильно сделают!

Шено не отрывала глаз от бетона. Мне стало ее жалко, и я поднялся сделать ей выпить. Когда подал ей стакан, она благодарно вскинула глаза и сделала длинный-предлинный глоток.

– Ага, пей больше! Мы еще пригласим твоих дружков, вот веселье-то будет! – Йимон устало откинулся в шезлонге. – A-а, «дольче вита», мать ее… – пробормотал он.

Мы сидели, потягивали из стаканов; Шено упорно молчала, разглагольствовал по большей части Йимон, потом он встал и взял в руки кокос, валявшийся в песке возле патио.

– Пошли сыгранем.

Я был рад любому предлогу рассеять атмосферу, поэтому поставил стакан и отбежал в сторону, неловко принимая пас. Йимон пустил кокос по идеальной дуге, но он ударил меня по ладоням как свинцовое ядро, и я его выронил.

– Давай на пляж! – крикнул он. – Там полно места, хоть побегаем.

Я кивнул и знаком поманил Салу, но фотограф помотал головой.

– Валяйте, играйте, – буркнул он. – У нас с Шено серьезный разговор.

Та нерешительно улыбнулась и махнула нам рукой.

– Идите, идите.