Розанов

Во всем этом событии, – конечно, шутовском и бессодержательном, “литературном”, – замечательно, однако, то, что мысль о причащении человеческою кровью возникла не у кого-либо из русских, не в русской голове и мозгу (ни в одном русском литературном доме ничего подобного я не слыхал!), а именно в дому еврейском, в обществе по преимуществу

еврейском и в мозгу еврейском… Отчего из русских этого никогда никому в голову не приходило, – даже как позыва или случайно залетевшей в голову мысли? Нет атавизма

и наследственности, нет бессознательных, безотчетных воспоминаний в застарелых, первобытных клетках мозга… В клетках, глубже всего заложенных и почти омертвевших, но не совсем умерших. А у евреев эти “старенькие клеточки” хранятся. У них действуют воспоминание, наследственность и атавизм. Поэтому Минские, муж и жена (оба евреи), хотя, конечно, тоже едва ли придавали “трагическое значение” событию и вообще-то “забавлялись” только, шутили: однако самая идея шутки, сам “Иван-Дурачок старый” – возник именно у них; возник как “комедия и водевиль”, пропорционально XX веку, – а не как “трагедия”, и может быть мистическая трагедия, времен былых и дальних, времен ветхозаветных и священных. Но что в Петербурге “комедия и кабачок”, – то где-нибудь в зарослях Вильны, в дремучих лесах Литвы и Белоруссии существует серьезно, великолепно и песенно. В “Ивана-Дурака” и его необычное счастье в Петербурге не верят, а в Вологодской губернии верят.

Возвращаясь к шуму о “кровавом навете”, где русские были так унизительно “околпачены” евреями, давая свои “подписи” и “клянясь” в деле, в котором они ничего не понимают, я возвращаюсь особенно к Мережковскому тех времен, когда он упрекал Минского “за венчание лягушки и жида”. Каким образом он мог забыть, что у него под носом, в доме его друга и в мозгу его друга-еврея родилась мысль о причащении, т. е. об испитии, о вкушении человеческой крови; явилась эта мысль не в “темных средних веках”, не как “легенда”, – а как

осязаемый факт на Английской набережной, в доме Полякова, в 1905 году, у весьма и весьма “просвещенного” Николая Максимовича Минского. Да и Карташов это знал, и Философов, и Зинаида Николаевна Гиппиус-Мережковская. Все знали. Каким же образом все клялись в Религиозно-философском собрании на докладе Мережковского по делу Бейлиса, что это “ритуальное обвинение евреев унижает Россию”, что оно “позорит русский суд”, что “Россия лежит трупом у себя самой в дому” (слова Мережковского) и проч.?! Каким образом все могли слушать завывательные речи гг. Керенского и Соколова, как могли все клясться “не подавать руки тем, кто говорит о еврейском ритуале” (как будто кто-то ищет пожимать им руку), и прочее и прочее?..

Какой обман и насмешка над слушателями!..»

Несложно представить, какое впечатление произвела статья, в которой автор описал злополучное происшествие девятилетней давности, подвел под него теоретическую «пещерную» основу и превратил декадентский анекдот в зловещий конспирологический триллер с антиеврейской подложкой и далеко идущими намеками. А кроме того – если вспомнить уже цитировавшееся в одной из предыдущих главок письмо Евгения Иванова Александру Блоку, в котором была изложена во всех подробностях та история, – Розанов сознательно или нет исказил факты. Ведь идея самочинно «причащаться кровью» принадлежала вовсе не еврею Минскому, а русейшему Вяч. Иванову: «…вот еще что было предложено В. Ивановым – самое центральное – это “жертва”, которая по собственной воле и по соглашению общему решает “сораспяться вселенской жертве”, как говорил Иванов». И резал руку «жертвы», которой добровольно вызвался быть некрещеный еврей-музыкант, тоже Вячеслав Иванов: «Кажется, Иванов с женой разрезали жилу под ладонью у пульса, и кровь в чашу…» Таким образом, этот случай если и мог быть свидетельством, то скорее уж защиты, а не обвинения еврейского народа.

Конечно, самого автора того письма Евгения Иванова на «черной мессе» в доме у Минского не было, он писал со слов Александры Михайловны Бутягиной, и утверждать стопроцентно, что все было именно так, как рассказывала она и как изложил ее рассказ он, никто не возьмется. Розанову же вообще все могло запомниться или вспомниться несколько лет спустя совсем иначе. И тем не менее В. В. слишком уж решительно и однозначно возложил всю полноту ответственности за «декадентскую чепуху» на одного лишь Минского и его жену (последнее было и вовсе не слишком-то с его стороны благородно), безапелляционно связав случившееся со зловещим атавистическим зовом их еврейской крови, что, как уже говорилось, абсолютно укладывалось в его картину мира: «“Декадентов” есть много: декадент Андрей Белый, декадент Валерий Брюсов: но только в дому еврея Минского заговорили: “Не извлечь ли нам крови”».