Розанов

«Я не помню в точности нашей беседы, но все сводилось к одному. Я убеждала ее, что не она, Этя, не Лилли и Сарра, очень славные девочки, совершают ритуальные убийства, но что это существует так же бесспорно, как то, что мы сейчас топчемся на углу Коломенской и Разъезжей. А она говорила, что семья ее нерушимо чтит субботу и выполняет все обряды по закону Моисея, но “пусть она будет не Этя”, если когда-нибудь это делается. Я уверяла ее, что они, евреи, не любят Россию и желают ее гибели, а Этя уверяла, что они страшно любят Россию и жаждут ее прогресса. Я говорила, что уважаю их религию, но они должны относиться серьезно, когда у нас идет закон Божий, и она вполне соглашалась и говорила, что вполне его уважает. Потом я уверила ее, что Мессия уже “был”, а она говорила, что “нет”, но придет. Я говорила, что очень люблю древнееврейский народ, который написал чудную Библию и “Песнь Песней”, но, словом, я говорила все то, что говорил папа, а Этя все то, что говорила ее мама.

Этя говорила, что евреи признают большой талант моего отца, а я намекала “не без загадочной и скорбной усмешки”, что они его хотят убить.

После ряда прощаний мы снова топтались на месте и спорили, пока, наконец, не расходились, но вполне дружелюбно.

И на другой день опять:

– Идем, Розанова!

– Идем, Старобина!»

Так дружили поверх взрослых распрей две хорошие, умные, талантливые девочки, русская и еврейка. Но сразу вслед за этим Надежда Васильевна воспроизводит, используя уже другую интонацию, то ощущение страха и ужаса, которые воцарились в доме Розановых после вердикта присяжных в суде.

«В вечер оправдания Бейлиса постоянно раздавались телефонные звонки: “Поздравляем Василия Васильевича с оправданием…” и смех в телефон[84]. В папином кабинете горела одна настольная лампа, мама лежала ни диване, а папа ходил сгорбленный, из угла в угол. Аля летела к телефону в черном шелковом платье, веселая, торжествующая и звонила подругам. Наташа пронзительно смеялась и, подхватив Алю на руки, кружилась с ней по комнате.

Нарочитость их поведения поразила меня своей жестокостью. Я спряталась от них, чтобы они не позвали меня к себе.

Потом, громко смеясь, они ушли в кинематограф[85].

Вера стояла лицом к окну в полумраке своей комнаты. Она подозвала меня и шепотом рассказала, что раввины прислали папе письмо, в котором клялись, что один из его детей будет убит, как Ющинский, в отмщение.

У меня стучали зубы. Вера прижала меня к себе и сказала: “Надя, мы все погибнем!”

Кое-как я добралась до постели и продрожала всю ночь».

Лунная тень

Трудно сказать, что это было – воспоминания или автобиографический роман о детстве, где вымысел мешается с явью, однако о схожей атмосфере в розановском доме осенью 1913 года и об угрозах в адрес хозяина и членов его семьи свидетельствовал еще один человек. Аарон Штейнберг, будущий член Вольфилы и впоследствии эмигрант, активный участник Еврейского конгресса, а в ту пору молодой журналист «Русской мысли», пришел в дом Розанова на Коломенской улице, чтобы понять, что заставило писателя, перед которым он преклонялся, «так резко переменить свои взгляды на евреев». Штейнберг вспоминает свои с Розановым споры (чем-то опять-таки напоминающие разговоры двух девочек из мемуаров Нади Розановой)[86], а потом ссылается на анонимное письмо, которое показал ему хозяин дома.

«Василию Васильевичу Розанову – предупреждение. За ваши статьи в “Земщине” по поводу процесса Бейлиса вы будете соответственно наказаны. Еврейство вам этого никогда не простит. По старым своим заветам искоренит не только вас, но и все ваше семейство и все ваше потомство. Все это будет сделано согласно ритуалу. Сообщаем вам, что под зданием Большой Хоральной синагоги на Офицерской, в подвале, в затаенном углу стоит алтарь, на котором такие люди, как вы, враги евреев, приносятся в жертву во имя спасения великого еврейского народа и всего обращенного в еврейскую веру человечества. Бейлис будет осужден в Киеве, но мы не успокоимся, подадим кассацию: дело будет передано на новое рассмотрение, где обнаружится, что Бейлис ни в чем не виновен. Он будет оправдан. Вы же и вам подобные будете уничтожены».

Процитировав эти строки, Аарон Штейнберг пишет о том, что он «невольно улыбнулся». «Мне было ясно, что это подделка… Глупо было и то, что сообщался адрес, как бы специально затем, чтобы полиция занялась этим. Мне кажется, что целью этих людей было поиздеваться над Василием Васильевичем».