Розанов

Конечно, не очень понятно, каким образом у написавшего свою книгу «Друзья моих ранних лет» в конце жизни автора сохранился в памяти текст этого «документа» и насколько он соответствовал «оригиналу». Однако независимо от того, кто за этой поделкой или подделкой стоял[87]

, целью провокации было – Розанова запугать. И можно предположить, что по крайней мере в отношении его детей цель эта была достигнута. И больше того, если смотреть на эту ситуацию с конспирологической, а еще лучше сказать, с мистической точки зрения, то потомство Василия Розанова было действительно искоренено. Не евреями, нет, и не по ритуалу, но только никто из детей В. В. его род не продолжил. И тут сокрыт самый больной момент даже не биографии философа, но его Судьбы, именно так – судьбы с большой буквы, которая – если вспомнить известное стихотворение – и за Розановым шла «по следу, как сумасшедший с бритвою в руке»[88]

. Понять ее логику невозможно, да и была ли вообще у той бритвы логика, неизвестно, можно ли ею хоть как-то управлять или ее хотя бы подправить – неведомо, был ли Розанов в высшем смысле этого слова за что-то наказан или проклят, – вопрос, который каждый, кто задумывается над его жизнью, волен решать по собственному усмотрению, но все же складывается впечатление, что обостренным вниманием к делу Бейлиса В. В. действительно посеял ветер не только в обществе, на которое, положим, плевать хотел, но и в собственном доме, составлявшем, как уже не раз говорилось, для него высшую ценность, и – получил бурю. И это – опять-таки главное в сюжете всей его жизни.

Дело ведь заключалось не в одном лишь обвиняемом и в конце концов оправданном киевском приказчике, о котором толковала тогда вся Россия[89]

. Существовало еще одно «лицо еврейской национальности», не такое известное, как прославившийся на весь мир Бейлис, но имевшее к семье Василия Васильевича самое непосредственное отношение.

В воспоминаниях Т. В. Розановой читаем: «Другой печальный случай вспоминается мне: молодой человек, Зак, музыкант, приходил к нам играть на рояле, так как своего инструмента у него не было. Он готовился к поступлению в консерваторию. Однажды он к нам не пришел в назначенный час. Через несколько дней мы узнали, что он покончил с собой, выбросившись из окна. Причина была та, что по ограниченной процентной норме для евреев он не попал в консерваторию. Это был довольно красивый, скромный и тихий молодой человек. Мы его очень, очень жалели и часто потом вспоминали».

Что касается трагической смерти музыканта, то здесь Татьяна Васильевна могла и ошибаться. Во всяком случае, А. М. Ремизов писал в «Кукхе» о своих встречах с Борисом Аркадьевичем Заком в эмиграции («После уж здесь, встретившись с музыкантом Б. А. Заком – он, тогда еще мальчик, бывал у Розановых по воскресеньям…»), но в любом случае нет сомнения, что речь шла о том самом молодом музыканте с «вытянутым и смешным лицом», в которого Аля была когда-то влюблена и чью кровь в доме на Английской набережной в мае 1905 года, к ужасу Варвары Дмитриевны Бутягиной и стыду Николая Александровича Бердяева, с глубокомысленным видом «пила» элита Серебряного века, а Розанов потом использовал эту историю в своих конспирологических целях. И хотя трудно утверждать стопроцентно, что его падчерица так уж безумно любила добровольно вызвавшегося быть декадентской жертвой пианиста (но вспомним еще раз свидетельство Е. П. Иванова в письме Блоку: «…здесь наверное томление глубокой освященной любви, уже счастье жизни. Вообще думаю, во всем этом собрании главными действующими лицами были этот молодой человек и Ал. Мих.»[90]) – что должна была чувствовать она, совершенно точно о нем не забывшая, в те недели и месяцы, когда ее отчим, известный публицист и гениальный воспитатель В. В. Розанов, принялся яростно писать против народа, к которому избранный ею юноша принадлежал?

Пытался еврейский музыкант на самом деле покончить с собой или нет, но униженным, пораженным в правах наверняка себя ощущал, а Александра Михайловна с ее обостренным чувством справедливости и женским состраданием все это тоже видела, понимала, и то было прямое для нее оскорбление, плевок в душу, еще один разрыв, еще один разлом, и не на страницах безликой печати, не в скандальном обществе религиозных философов, а среди близких ей людей. Не будет большой натяжкой предположить, что Алина холодность к Розанову, ее торжество, безжалостность и разрушающее влияние на его детей были вызваны и этой причиной в том числе. А может быть – прежде всего. Качнувшись от любви к ненависти, Аля мстила своему отчиму, мстила осознанно, намеренно, невольно осуществляя не физически, а духовно угрозы из подметного письма, однако ужас этой ситуации заключался в том, что в итоге сама оказалась потерпевшей стороной.