Розанов

Бердяевский отклик на книгу Розанова интересен еще и тем, что некоторое время спустя Николай Александрович написал статью «Темное вино», посвященную отставке обер-прокурора Синода, известного московского славянофила Александра Дмитриевича Самарина, которая случилась ранней осенью 1915 года и приписывалась не кому-нибудь, а Григорию Ефимовичу Распутину, якобы имевшему безграничное влияние на царицу. В действительности и у влияния этого были свои границы, и уход Самарина был вызван совсем другими причинами[101], но Бердяев, как и подавляющее большинство его современников, был убежден в «распутинском следе» и писал об опасности «распутинщины» (не называя ее виновника по имени) примерно теми же словами, что писал он и о вреде «розановщины»: «Для России представляет большую опасность увлечение органически-народными идеалами, идеализацией старой русской стихийности, старого русского уклада народной жизни, упоенного натуральными свойствами русского характера. Такая идеализация имеет фатальный уклон в сторону реакционного мракобесия. Мистике народной стихии должна быть противопоставлена мистика духа, проходящего через культуру. Пьяной и темной дикости в России должна быть противопоставлена воля к культуре, к самодисциплине, к оформлению стихии мужественным сознанием. Мистика должна войти в глубь духа, как то и было у всех великих мистиков. В русской стихии есть вражда к культуре. И вражда эта получила у нас разные формы идеологических оправданий. Эти идеологические оправдания часто бывали фальшивыми. Но одно верно. Подлинно есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному. А путь культуры – средний путь. И для судьбы России самый жизненный вопрос – сумеет ли она себя дисциплинировать для культуры, сохранив все свое своеобразие, всю независимость своего духа».

Таким образом, связь Розанова с Распутиным в глазах философа становилась не просто отчетливой, а делалась неким зловещим символом темных сторон национальной жизни в России, которой грозило на одном краю «вечно-бабье» (Розанов), а на другом «хлыстовско-языческое» (Распутин) начало, противоположное мужественному, срединно-царскому и христианскому пути.

Тут вот какая штука. С Бердяевым можно соглашаться или нет, можно самого его критиковать за индивидуализм и какой-то нерусский иногда рационализм, обзывать «белибердяевым», можно увидеть в его статье о Розанове переклички с Чуковским, который, как мы помним, тоже укорял В. В. за то, что он лишь из «своего угла» любит революцию, наконец, можно и нужно увидеть очевидную полемику с новыми славянофилами, поднявшими книгу Розанова на щит, что Бердяева крайне возмутило, однако нельзя не признать одной вещи. Розановского победного патриотизма хватило ненадолго, и довольно скоро В. В. сам разочаровался в том, что так страстно проповедовал, и спасовал перед немцами.

«Мы начинали войну самоупоенные: помните, этот август месяц, и встречу Царя с народом, где было все притворно?»

«Германия победила Россию – это было очевидно с самого начала войны, кто победит, трудолюбивая ли Германия или пустая и болтливая Россия».

Это – тоже Розанов. Из «Апокалипсиса нашего времени» и из письма Голлербаху. Письмо было написано, когда война закончилась поражением России, но если сравнить «победный дух» розановской книги с его более поздними признаниями, то картина и впрямь получается невеселая. В. В. легко, слишком легко и скоро отказался от своих «милитаристских», государственно-патриотических убеждений, от концепции «войны как великой воспитательной силы» и «России-воина», когда что-то пошло не так, и это было, с одной стороны, очень по-розановски – фиксация момента, множество точек зрения на один предмет, чувственное впечатление, возведенное в ранг конечного обобщения, диалогичность философского творчества, по прямой линии летают только вороны и т. д. и т. п., но с другой – сводило на нет доверие к нему как к общественному деятелю, идеологу и поводырю, каким он время от времени все же пытался перед русской публикой предстать, призывая ее к чему-то духоподъемному.

«В. В. был чего-то очень взбудоражен. В трамвае, не обращая внимания на соседей, он ругательски ругал “войну”: – ослы, дураки, негодяи… Такое пересыпалось и имянно и вообще», – вспоминал Ремизов в «Кукхе».

«“Крах” давно поджидает Россию. И патриотизм Струве не спасет ее. Не Россия побеждала при Минихе, и именно и только побеждал Миних: грубый, здравомысленный, жесткий немец, – писал он в «Последних листьях» в апреле 1916 года. – Россия же всегда была темна, несчастна, ничему решительно не научена и внутренно всячески слаба…»