Розанов

Это разочарование и саморазоблачение, сей одновременно нежный, влюбленный и самоубийственно нигилистический конспект русской истории есть не что иное, как вольное или невольное отрицание знаменитого пушкинского письма Чаадаеву от 1836 года: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел вас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал…»

В сущности, именно Пушкин из глубины веков дал ответ не только Чаадаеву, но и Розанову, однако есть начало, их объединяющее: В. В. был тоже из тех, кто «отечество не выбирает», свою страну любит такою, какая она есть, и ни при каких условиях от нее не отрекается. А уже частично цитировавшийся в начале этой книги «опавший листок» – «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша “мать” пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее… Но и это еще не последнее: когда она наконец умрет и, обглоданная евреями, будет являть одни кости – тот будет “русский”, кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет…» – отозвался в те разрушительные революционные дни особенно пронзительно, только вот с евреями все оказалось по-розановски непросто.

В египетском зале

В августе 1917 года на семейном совете было решено уезжать из Петрограда ввиду возможного захвата города немцами, да и в целом общего ухудшения ситуации. Обсуждали три варианта: Великий Новгород, где жил старинный знакомый и корреспондент Розанова еще с начала века протоиерей Александр Устьинский; Полтаву – там работал помощником прокурора родной брат Варвары Дмитриевны Тихон Дмитриевич Руднев, и наконец – Сергиев Посад, где несколько лет подряд отдыхали дети Розанова и где жил Флоренский.

В итоге на последнем и остановились, причем решение было скоропалительное, ибо еще 9 августа 1917 года отец Павел фактически попрощался с В. В.: «Кто знает, увидимся ли мы» – а четыре дня спустя, получив новое письмо из Петрограда с просьбой подыскать столичной семье жилье, несколько удивленный, поспешил ответить: «Имеется великолепный (по Посаду) дом преп. Беляева с удобствами. Советую не упускать его, ибо в Посаде квартир даже неудобных нет. Ц. 60–70 р. Это очень дешево… Относительно провизии неважно, но лучше, чем в Москве, а значит, гораздо лучше, чем в Петрограде… Дом Беляева удобен тем, что там вся обстановка, кровати, даже посуда и утварь. Подушки Вам хотят дать Александровы».

Примечательно, что это были те самые славянофилы Александровы, с которыми Розанов был знаком в пору своего первого периода славянофильства и с которыми тогда же отношения его не сложились, в том числе по причинам финансовым[111]

, – совпадение, оказавшееся дурным предзнаменованием в новом повороте сюжета «В. В. и русская партия».

«Вы спрашиваете, отчего мы так “секретно” покинули Петербург? – писала Н. В. Розанова Э. Голлербаху уже после смерти отца. – Трудно Вам ответить, надо знать несколько странную психологию нашей семьи. Просто “решили”».

«В 1917 году семья В. В. Розанова переехала из СПб. в Серг<иев> Посад. Семья поселилась на Красюковке, ул. Полевая, в доме-даче священника Беляева, – писала она же в воспоминаниях, сохраненных ее старшей сестрой[112]. – Дом был большой, двухэтажный, верх деревянный, низ – каменный – сырой и неуютный; дом требовал много дров и работы: 5 печей-голландок, белые деревянные полы. Дом был не по силам и не по нашим средствам тогдашним, а затруднение в переезде на другую квартиру состояло в том, что большая библиотека В. В. Розанова и громоздкая мебель не умещались в утлых маленьких домишках Посада. <…> Надо было как-то перестроить весь обиход жизни на новый лад, а как все это сделать, мы не знали и не умели найтись в новых обстоятельствах жизни».