Розанов

«Ленин отрицает Россию. Он не только отрицает русскую республику, но и самую Россию. И народа он не признаёт. А признаёт одни классы и сословия, и сманивает всех русских людей возвратиться просто к своим сословным интересам, выгодам. Народа он не видит и не хочет… России нет: вот подлое учение Ленина. Слушавшие его не разобрали, к чему этот хитрый провокатор ведет. Они не разобрали, что он всем своим слушателям плюет в глаза, называя их не “русскими”, а только “крестьянами”, вероятно, будущими батраками немецких помещиков-аграриев.

В этом и состоит расхождение ленинцев с Временным правительством, которое имеет перед своими глазами уважаемую Россию и соблюдает ее интересы, честь и достоинство. Ленин обращает Россию в дикое состояние. Он очень хитер и идет против народа, хотя кричит, что стоит за народ. В его хитрости и наглом вранье надо разобраться. Должны разобраться, что он отнимает всякую честь у России и всякое достоинство у русских людей, смешивая их с животными и будущими рабами Германии.

Временное же правительство стоит за честь России. И оно должно стоять твердо, нимало не колеблясь ни в которую сторону, и даже до героизма и готовности пострадать. Оно уже рискнуло головами, борясь с Николаем II, и доставило России свободу. Оно должно помнить, что когда вся Россия присягнула ему в повиновении, то она присягнула никак не рабочим и не восставшим на царскую власть полкам, а присягнула на повиновение избранникам всего русского народа, от Балтийского моря до Великого океана и от Архангельска до Кавказа. Вот кому она присягнула и кому повинуется с уважением и любовью. Нужно не забывать этого явного происхождения русской революции и русской республики. Россия пристала не к рабочим и не к солдатам, а она пристала к избранникам всей России, всего народа, всех ста пятидесяти миллионов.

Россия шатается от безвластия.

Россия не повинуется и не обязана повиноваться Петрограду. А Петроград обязан повиноваться России. Вот слово, которое надо завтра привести в действие».

Статья эта, написанная для «Нового времени», опубликована не была и впервые увидела свет в парижском сборнике розановской публицистики «Черный огонь» в 1991 году, то есть ровно тогда, когда созданное Лениным государство прекратило свое существование. А в семнадцатом события шли по нарастающей, и в декабре рокового русского года Розанов писал Дурылину: «…все, что пекло душу в годы долгой “критики”, уже 30 лет, – о чем я стонал, выл, кричал: о Гоголевщине, о Гончарове, о Тургеневе, – о всем, о всем, что они все прошли “мимо тишины”, мимо “храма”, мимо святого на Руси, всего, всего святого и праведного в ней: что по существу дела вся литература была такою без’идеальною мерзостью, без’идеальною и еще бездельною, и вот она тунеядная и звавшая только революцию, вечно и всегда, в каждой строке журналов и газет – одну революцию, Парижскую или Берлинскую, или хоть Савойскую: наконец дождалась ее в виде Ленина и большевиков и красногвардейцев, и “лягушки, просившие Царя из своего болота”, получили наконец Царя – Троцкого и Ленина, а все “Временное правительство” под крепким замком в Петропавловке. Ох, устал писать. Не могу. Склероз. Пусть это будет мое письмо и завещанием».

Маг и магги

Это «устал писать» все чаще и чаще встречалось в его письмах. Силы покидали нашего неутомимого героя, и хотя до Сергиева Посада общественные перемены доходили не так скоро, а в монастыре по-прежнему продолжали служить, революция чувствовалась и здесь. И главное изменение и отличие ее от всех предыдущих общественных потрясений заключалось лично для Розанова в том, что он не мог не ощутить хрупкость, ненадежность не только самого рушащегося, исчезающего на глазах старого мира, но и собственного положения в мире новом.

Жизнь в очередной раз стремительно поменялась, но если раньше он с полным правом писал о том, что его несет с собой стихия, то теперь новый поток выбрасывал философа вон, не брал с собой в обещанное народу светлое и грозное будущее. Литература, журналистика перестали приносить доход, а все былые заслуги В. В., говоря языком более поздних времен, обнулились. Это происходило не только с ним. Так, Михаил Пришвин угодил вскоре после октябрьского переворота как сотрудник правоэсеровской газеты «Воля народа» в Петропавловскую крепость и впоследствии вспоминал:

«Во время ареста… про меня кто-то сказал:

– Это известный писатель.

Арестующий комиссар ответил:

– С 25-го числа это не признаётся».