Розанов

«Павел Флоренский недавно вызывался (конфиденциально) свояченицей Розанова для его ободрения ввиду острого маразма, в который он впал, дойдя, очевидно, до крайней точки по линии пола, – писал С. Н. Булгаков А. С. Глинке-Волжскому. – Я не видел его, воротившись, но знаю, что Розанов ему каялся, собирался ехать говеть к Троице и пишет в “Новом времени” статьи за церковь. Не знаю, чего все это стоит».

Однако в Лавру Розанов покуда не собрался, продолжал писать как за церковь, так и против, а «половой маразм» его с годами становился все острее (недаром перед смертью Розанова его дочь Надежда записала слова отца: «Если бы не о. Павел Флоренский, я бы весь погиб в половых извержениях. Он был истинный, великий, православный священник»), и стоили все эти благие намерения и сборы, действительно, не очень много. Только вот какая штука. Можно и сегодня, особенно когда введены в научный оборот ранее неизвестные документы, относящиеся к интимной жизни философа пола, не опубликованные при его жизни произведения, а также всякого рода «распоясанные письма» и ниже пояса мемуары, обсуждать его, осуждать, сокрушаться, уличать за то ли двуличие, то ли легкомыслие, то ли подростковое любопытство, за личное бесстыдство или же нарушение заповеди, соблюдение которой еще Пушкин считал самым трудным. Можно и отцу Павлу сто лет спустя попенять за то, что слишком ко многому в личности своего великовозрастного «духовного чада» относился он чересчур терпимо, и вспомнить, например, резкое письмо, которое взыскательный философ Иван Ильин позднее написал Ивану Шмелеву как раз в связи с картиной Нестерова, припоминая и отсутствующего на ней Розанова: «Ради Господа, не присылайте мне портрет – Флоренского-Булгакова кисти Нестерова. Видел я его у самого Михаила Васильевича и, стоя перед портретом, говорил ему о том

духовном гное, который он ясновидчески увидел и передал. А у него (у Нестерова) – все лицо трепетало от радостного ликования – ибо я говорил верно. Потом он мне рассказал: “Был у меня на днях отец Флоренский. Долго смотрел портрет. Когда он уходил, я ему говорю: ‘Эх, отец Павел, я бы Вас еще нарисовал бы в духе Розанова Паном с дудочкой’. ‘Нет, – ответил тот мрачно, – довольно уж!’ – Все эти люди – не умевшие отличить духа

от пола… вдохновения от соблазна, созерцания от

выдумки, ответственности от кокетства. По-ме-лом их! Брандспойтом! Дезинфекция, дезинсекция, дератизация!

Что – они – Вам?!

‘Э, дяденька, – сказал мне один опытный грибоискатель, – что же Вы поганок-то набрали?’”»[56].

Спору нет, очень легко по заслугам снять со стены портрет и вычеркнуть В. В. из селиверстовской «Русской думы»[57], выбросить как поганку из корзины с благородными боровиками, подберезовиками, подосиновиками и подмаксимовиками и устроить идейную охоту на крыс, тараканов и лягушек, но много ли в этом проку и много ли мы приобретем, отказавшись от розановского наследства?

Розанов есть Розанов, и ничего к этому ни прибавить, ни убавить, разве что попытаться его разъять, разделить на части и брать то, что каждому кажется удобным. И многие так и делают, отчего В. В. предстает в иных толкованиях православным консерватором, в других – либералом, в третьих – модернистом, в четвертых – националистом, а он был – всем этим сразу и ни от чего не собирался отказываться. Один из самых известных фрагментов из «Опавших листьев» – «Вывороченные шпалы. Шашки. Песок. Камень. Рытвины. – Что это? – ремонт мостовой? – Нет, это “Сочинения Розанова”» – есть художественное свидетельство того, что никому из читателей и почитателей В. В. не удавалось и не удастся легко и с приятностью прогуляться по садам его словесности. Ни правым, ни левым. Однако когда один из последних биографов Розанова, написав о нем много-много «букав», заявил после этого в одном из интервью, что теперь В. В. «разъяснен» и вся таинственная «антиномичность» Розанова представляется сегодня обычной для декадентского Серебряного века раздвоенностью, то согласиться с этим ну никак не получается. И «раздвоенность», и «растроенность», и «раздесятиренность» его была необычной, и уж тем более «разъяснен» этот человек вряд ли когда-либо кем-либо будет. Не на того напали. А если искать у современных писателей, высказывавшихся о Розанове, самые точные слова, то таковые встретились автору этой книги у прозаика Анатолия Королева в его эссе «Имя Розы»: