Розовый Дождь

Везде одно и то же — выбивается дверь с петель, а где дверь прочная — мальчишки тут же подставляют лестницу и как при штурме настоящего замка ловко забираются на второй этаж и выносят окна дубинками. Дальше — с диким гоготом носятся по дому, переворачивают вверх дном семейные сундуки, разбивают зеркала, переворачивают кровати, шкафы…

Когда старый сквайр Эрменгард обнажил свой старый, дедовский меч и замахнулся на разгулявшуюся детвору, его просто подняли на смех, дали дубинками хорошенько по спине, а его визжащих жену и дочь — заперли на засов в чулане. А когда Айстульфу удалось добраться до семейной библиотеки…  Здоровенные шкафы из красного дерева, высотой до потолка, до отказа набитые книгами составили пищу для костра на несколько часов подряд!

Горело все — личные дневники и детские книжки, финансовые документы и копии древних хроник. Огонь, самый великий демократ на свете, не делал различий между ними — он поглощал все с одинаково утробным ревом, отрыгивая лишь клубы черного дыма.

А домик ненавистного магистра и вовсе облили маслом и подожгли — пусть сгорит все! Чума его подери!

3.

Однако, когда огненный пир был в самом разгаре (в основном, благодаря богатой библиотеке сквайра Эрменгарда — неизменного председателя сельского совета и доверенного лица короля на селе, известного любителя книг, автора многотомной истории Кронбурга и его окрестностей), вдруг на окраине села раздался отчетливый громкий стук множества копыт.

Раздался сначала громкий свист, а потом — прерывистое пение армейской трубы.

Толпа бросилась в рассыпную и вскоре на площади, кроме отца Сильвестра и пылающего костра, никого не осталось…

На площадь со всех сторон на взмыленных лошадях ворвались одетые с ног до головы в броню, в белых плащах с изображением черных орлов всадники с длинными копьями наперевес. Позади каждого всадника сидело по пехотинцу, тоже в доспехах, которые на ходу спрыгивали с лошадей и вытаскивали из-за плеча заряженные, размером в пол человеческого роста, арбалеты и быстро выстраивались в цепь.

Солдаты окружили всю площадь. Один из всадников выделялся среди остальных особенно высоким ростом — выше примерно на голову любого из них — и лошадь под ним была черная. Он лихо спрыгнул с коня и снял шлем с головы. Иссиня-черные кудри рассыпались по могучим плечам, черные глаза сверкали от бешенства. Он быстро подскочил к костру, а потом быстро выхватил из огня какую-то книжку, но обжегшись, сморщился и бросил её на мостовую, а потом стал быстро затаптывать огонь сапогами. И только после этого он взял то, что осталось от книги в руки и прочитал на обугленном переплете частично сохранившуюся золотистую надпись: «Песнь о Роланде…».. На переплете же он различил обуглившуюся тесненную золотом корону.

Лицо черноволосого покраснело от гнева:

— Быстро! Воду сюда! Тушить немедля!

Солдаты-пехотинцы остались стоять с заряженными арбалетами по кругу, а всадники соскочили с седел и бросились в ближайшие дома, выбивая двери с петель пудовыми кулаками, к водопроводным кранам.

Пока они заливали костер водой, черноволосый указал пальцем на мрачно и безмолвно стоящего на повозке, словно черная статуя на кладбище, священника и быстро сказал:

— Взять его!

Двое арбалетчиков, спрятав арбалеты в наспинные сумки, бросились к отцу Сильвестру и под руки потащили его к своему господину, заломив руки за спину, и сильными ударами кулаков в латных перчатках поставили на колени.

— Ты этот цирк здесь устроил, а?! Ты?! Отвечай, кому говорю! Знай, с тобой говорит король Гастон Авалонский, собственной персоной!

— Ты для меня не король, — еле слышно прошипел преподобный отец. — Самозванец…

В этот момент один из всадников, здоровенный рыжий детина вышел из разгромленной школы, неся с собой изуродованный, измазанный чернилами и истоптанный и исплеванный портрет короля.

— Смотри, твое величество, что они сделали, с-с-с-собаки! И показал портрет.

Солдаты аж присвистнули. А лицо Гастона покрылось красными пятнами. Портрет было не узнать — сплошное темно-синее месиво посередине. Только надпись «Hastonus — rex Gloriae Creatoris» позволяла догадаться, кто же был все-таки на нем изображен…

— Рольф, давай, собирай всю деревню, строим эшафот, — а потом, не удержавшись, со всего размаху ударил латной перчаткой в челюсть отцу Сильвестру. Тот, не проронив ни звука, мешком рухнул на мостовую и на измазанные золой когда-то цветные камни вместе с кровавой слюной выпали два коренных зуба.

Солдаты собрали на площадь кого смогли. Большая часть селян успела разбежаться кто куда, но по чердакам и погребам и сараям удалось собрать довольно много народу, в основном, детей, женщин, девушек.

Здесь уже был наскоро сколочен из досок, выдранных из собственного дома отца Сильвестра, небольшой эшафот, а в середине его, вертикально, поставлено бревно. К нему-то и был привязан бывший священник. Впрочем, узнать, что этот человек — священник — можно было только по одному признаку — выбритой на макушке тонзуре. Все остальное — священные одежды, плащ с капюшоном — были с него сорваны; он был в одной рубашке и босиком.