Розовый Дождь

Люк хотел что-то сказать, но вколотое лекарство совершенно отключило его разум. Нет, думать он думал, но с трудом, а выговорить ничего не мог уж точно. Он лишь вяло кивнул головой, а хозяйке и этого было достаточно.

— Ну что ж, Астур, вези господина к столу, я как раз пирожков напекла. Вы с чем пирожки любите? С земляникой, персиком или капустой? Видите ли, я ещё не знаю ваших вкусов, мы потом с вами обязательно сядем вместе и вы мне все-все расскажете — что вы любите, какие фрукты, овощи, блюда, какой покрой одежды…  Все, все! Чтоб я не экспериментировала, не ошибалась…  Хорошо? Ну, вот и чудненько! Астур, да кати же быстрее, а то у меня так все пирожки остынут! Давай…  Вот так…  Повяжем салфеточку…  Чудненько…  А теперь, давайте я подую, а то обожжетесь! Ам, ам…  ну вот и умница! У нас, знаете Люк, с мужчинами совсем плохо…  То там пропадет бедолага, то тут…  Народ мы неспокойный…  То тут золото ищем, то там…  Ну и…  У меня у самой три жениха пропали…  Ну, ничего, мы с вами так заживем…  Вы уж точно никуда не пропадете! — хихикнула Апельсинка, накладывая кашу в тарелку. — А теперь, Астур, ротик-то ему держи, будем кормить, а то пирожки пирожками, а каша — это самое главное! Правда, золотко?..

А потом была прогулка по саду, который располагался рядом с их домом. Правда, жили они почти на самом верхнем этаже высотного дома из стекла и металла, а потому спускались на хрустальном лифте. Прогулку Люк плохо помнил. Астур мягко и осторожно вез кресло-каталку, Апельсинка что-то щебетала, причем успевая одновременно говорить и с ним, и с големом, и с проходящими карликами, карлицами и карлятами, и даже иногда сама с собой. Карлики и карлицы в оранжевом почтительно кланялись Люку, называя его почему-то «братом Люком». Карлята же сначала вроде его боялись, а потом попривыкли и с радостным визгом бросались ему на колени. Для них он был совершенно небывалой игрушкой-великаном, ещё бы — они доходили ему едва до колена! — и теребили его за все доступные им части тела — за волосы, за нос, за уши, за пальцы, за щеки, за воротник оранжевого камзола карличьего покроя.

После прогулки был обед — ещё более сытный и обильный — потом ванная, массаж…  Вечером его повезли в маленький ресторанчик в подвале соседнего дома. Там были уютные оранжевые занавески, веселые пухленькие официантки, громко играли скрипки, дудки, волынки, деревянные флейты, губные гармошки. Карлики и карлицы в оранжевом отплясывали веселые «прыгательные» танцы, пили темный эль из больших даже для человека кружек, весело рыгали и смеялись. При появлении пары они весело рассмеялись и кинулись обнимать и целовать Люка и Апельсинку, поздравлять, желать счастливой совместной жизни, а Люка называли опять «братом Люком». Их угощали копченым окороком, элем, яичницей с ветчиной и жареными колбасками. И танцевали в их честь веселые хороводы. А потом были игры в карты, домино и шашки…  Люк плохо помнил, что было потом.

А когда приехали домой, словоохотливая карлица рассказывала ему сказки и говорила о том, что у них будет много-много маленьких карликов, и тогда она эти сказки будет рассказывать уже им…

Ближе к ночи голем уложил его в постель и ушел в соседнюю комнату, а маленькая Апельсинка между тем крепко-крепко прижалась своим маленьким горячим тельцем к Люку и ласково прошептала на ушко:

— Ничего-ничего, привыкнешь. У нас уже жили такие же «попаданцы» сверху, как ты. И ничего, не жаловались…  У нас тебе будет хорошо. Мы за своих — горой! А какие у нас жены…  У людей таких и не сыщешь! Все будет хорошо…  — её пухленькие ручки крепко обняли его шею, губки крепко прижались к его губам и он почувствовал, как кругленькая карлица осторожно забирается к нему на грудь и на живот, точь-в-точь как ласковая кошечка.

На следующее утро действие лекарства прекратилось, сознание снова стало ясным и четким, речь вернулась, и Люк решил больше не испытывать судьбу с резкими движениями. Ясно было одно — если боли были в районе позвоночника, значит, дело было плохо — карлики, в безумном желании сохранить секретность своей обители любой ценой, могли его если не сломать, то что-нибудь там повредить, сделав его на всю жизнь прикованным к креслу-каталке.

А потому Люк не стал до поры до времени делать резких движений и спокойно позволил голему себя поднять, сводить по всем необходимым делам, помыть в ванной и переодеть в свежую, приятно пахнущую цитрусовыми оранжевую одежду, а потом отвезти к завтраку.

— Ой, мое золотко уже просн-у-у-у-улось! А я как раз нажарила тебе яичницу с колбасой и кашку на молочке! — всплеснула руками просто светящаяся от счастья Апельсинка. — Я вижу лекарство уже перестало действовать. Глазки у нас…  ос-мыс-лен-ные…  — Апельсинка отдернула веко одного глаза и посветила на глазное яблоко маленьким фонариком. — На свет — ре-а-ги-руют…  Ну и чудненько! А теперь кушать, кушать, набираться сил и хорошего настроения! — Апельсинка радостно засмеялась и побежала хлопотать у очага.

И тут Люк собрался с силами и выдохнул.