Рубиновый лес. Дилогия

Я впилась пальцами себе в рёбра, будто могла нащупать свою душу и проверить, так ли это на самом деле. Хагалаз предупреждала меня, что душа моя расколется в момент смерти, а Совиный Принц – что Красный туман присвоил её себе, проведя нас всех. Но, вернувшись к жизни, я ничем не отличалась от себя прошлой – вполне себе целая и уж точно не бездушная. Потому и решила, что слова Принца, наверное, были метафорой, олицетворением той жертвы, на которую мне пришлось пойти ради спасения. Ведь у нас всё получилось – Красный туман благополучно исчез.

Так я думала до этого момента. Так я ошибалась.

– Значит, этот чужак, ворующий лица, всё-таки и есть Красный туман, – признала я.

Несмотря на то что с нашей победы над Сенджу минуло больше половины Колеса, я помнила свою последнюю встречу с ним так же хорошо, как то, что случилось всего часом ранее. Точно так же я помнила и как Красный туман ластился к моим рукам, точно невоспитанный и дикий, но привязчивый зверёк. Как он следовал за мною, куда бы я ни пошла, и как на самом деле защищал, а не пытался уничтожить. Он слушался меня, потому что был моею частью. Потому что я существовала – значит, априори существовал и он.

«Ты и есть я. А я есть ты. Мы – это мир».

– Он преследует Руби, потому что всё ещё хочет забрать её? Зачем она ему? – спросил Солярис, и, когда Хагалаз пожала плечами, ложка заскрипела у него в когтях – ещё немного, и сломается пополам. – А её волосы? Что будет, когда они все станут красными?

– Быть может, ничего… А, быть может, Рубин исчезнет, подарив Туману человеческую суть, о которой он так грезит. Одно известно точно: их друг от друга как можно дальше держать надо. Два всегда стремятся стать одним. Таков уж закон природы.

– Значит, мы ничего не изменили. Рубин по-прежнему в опасности. Только раньше туман пожирал людей, а теперь – землю и богов. Шило на мыло! Даже хуже сделали!

– Тише ты, дракон! А то весь сейд спугнёшь.

Пропустив ворчание Сола мимо ушей, Хагалаз поманила меня к прялке рукой. Я покорно подошла, предельно собранная. Протянула вперёд ладонь ребром, как немо показала Хагалаз, и вдруг почувствовала, что правый мизинец сдавило. Кажется, нить сама слезла с веретена, пропущенная через колесо, и по-хозяйски обвилась вокруг моего пальца. Я успела только вздрогнуть от неожиданности, как на костяшке уже затянулся крепкий узелок.

– Не развязывай, – предупредила меня Хагалаз, и синяя нить снова сжала мизинец, когда я осторожно пошевелила им, проверяя, насколько прочно та села. Очень, очень прочно! – Она из волчьей шерсти. Новорождённые волчата рождаются слепыми и глухими, поэтому за ними всегда присматривает вся стая. Так и ты под присмотром будешь, никто к тебе и близко не подберётся. Спать, правда, из-за воя можешь беспокойно, но зато будешь спокойно жить.

Как и всегда, значение половины слов Хагалаз от меня ускользнуло, но с началом войны я и так почти перестала спать, потому терять мне было нечего. Надеясь, что эта нить принесёт мне хоть какое-то добро, я с благодарностью поклонилась и погладила её большим пальцем. Той будто понравилась моя ласка: давление слегка ослабло, и даже синева её посветлела.

– А теперь садись сюда, принцесса, и оголи грудь. А ты ешь давай, пока совсем не остыло! – Последнее Хагалаз адресовала Солярису, недоверчиво присматривающемуся к колесу прялки, которое продолжило вертеться само собой. – Я что, зря на тебя любимый супец перевела?! Сам же выпрашивал!

И хотя ничего подобного он сроду не просил, Солярис послушно сунул ложку в рот. Лишь потому, что его мысли наверняка были заняты Красным туманом и фантазиями о повторной расправе над ним, он даже не скривился, когда что-то хрустнуло у него во рту, отдалённо напоминая по звуку не то хрящ, не то зуб. Лишь продолжил буравить взглядом Хагалаз, внимательно следя за тем, что она делает со мной и как.

Я безропотно уселась на овчинный отрез и расстегнула под шеей лунную фибулу, сдерживающую плащ. Изумрудная ткань расстелилась вокруг, словно расплескалось одноимённое море, и, придерживая рукой воротник рубахи, я спустила её с обоих плеч.

В тот же миг Солярис отвёл глаза, но не столько потому, что стыдился узреть мою обнажённую грудь, а потому, что стыдился шрама, перечёркивающего её слева от ключицы. Шрам этот расходился во все стороны, похожий на звезду, – когти Сола, серповидные, входили в плоть легко, а вот выходили с трудом. Из-за этого тёмно-розовый контур был неровным и рваным, смотрелся на моей светлой коже как капля крови в сгущённом молоке. Однако я вовсе не стыдилась его, как никогда не стыдилась и длинных полос на своём боку, полученных во время падения пять лет назад, или же своей костяной руки. Матти была права: всё это делало меня мной.