Солярис летел молча, а Кочевник тоскливо оглядывался на замок, на крыше которого осталась его последняя родная кровь. Пахло солнцем, летней грозой и снежными анемониями, пыльцу которых нёс с собой ветер с вершин Меловых гор. Сердце в груди зашлось от резких подъёмов и снижений, когда Сол пытался облететь клочки пасмурных облаков, и звенья колец на моём поясе гулко позвякивали. Отсюда двускатные крыши домов с угловатыми резными коньками напоминали ладьи, плывущие по Изумрудному морю. Обычно мне нравилось разглядывать их, как нравились и сами полёты… Однако сейчас, взирая на кленовые рощи и пастбища родного туата, я не чувствовала ничего, кроме щемящей боли где-то в грудине. Она будто тянула меня вниз, отчего казалось, будто и Сол вот-вот начнёт крениться к земле под её тяжестью. Эта боль мешала дышать, что на такой высоте всегда было крайне важно. Оттого голова у меня быстро закружилась, и, поддавшись слабости, я легла Солу на спину животом.
Перепончатые крылья, усеянные острыми костяными гребнями и жемчужными чешуйками у оснований, двигались за спиной плавно, как волны. Казалось, Сол не летит, а плывёт по небу, прикладывая для этого минимум усилий. Но ключевое слово здесь «казалось», ведь на самом деле мышцы его превращались в камень от изнурительной работы. Для того, чтобы лететь, он напрягал буквально каждую из них. Потому, занятый поддержанием высоты и скорости, Сол не должен был заметить, как я содрогаюсь на его спине. Но заметил.
Ветер срывал слёзы с ресниц и уносил их раньше, чем те успевали потечь по лицу, однако я всё равно чувствовала, как намокли пряди волос, выбившиеся из косы. Только косы, заплетённые рукой Матти, держались долго во время полётов, а сегодня я занималась ими сама. Возможно, я больше никогда не познаю её руки, ведь когда она придёт в себя и узнает, кто с ней содеял это и почему…
Я утёрла сопливый нос рукавом кафтана, в котором было жарко в месяц благозвучия на земле, но комфортно в небе. Голос Сола в моей голове, напоминающий о том, что он рядом, всегда приводил меня в чувство. Но в этот раз его было недостаточно.
– Ты не понимаешь, – заговорила я, когда острая жемчужная чешуя продырявила замшевые перчатки и проткнула кончики пальцев, заставляя ветер уносить вместе со слезами теперь ещё и кровь. Кочевник уже спал, болтаясь из стороны в сторону за моей спиной. Возможно, потерял сознание от перепадов высоты, а возможно, просто привык. Поэтому ничего не стесняло меня в выражениях: – Я говорила с Матти накануне. Мы обсуждали её красоту и мужчин… Я часто шутила насчёт того, что нет ничего, чего она не могла бы от них добиться, всего-то не заматываясь до подбородка в шаль. Мне не стоило так говорить. Вдруг Селен решил, что я завидую ей?
– Но я никогда, никогда не завидовала, клянусь! Я так люблю Матти, Солярис, ты не представляешь. Я должна была защитить её, как она меня защищала, но вместо этого стала причиной выпавшего на её долю испытания. Что бы Ллеу ни сделал, эти шрамы уже ничто не сотрёт. Глядя на себя в зеркало, она всегда будет вспоминать, к чему привела её служба мне. Самый прекрасный цветок из всех, что растёт в моём замке, оказался растоптан. А Вельгар…
Обычно он злился, когда я отказывалась внимать ему, но в этот раз был снисходителен и терпелив. Весь прошлый день каждый из нас был занят своим делом, и теперь Сол навёрстывал упущенное, утешая меня так, как умел. То есть молча слушал в основном.
– Когда-нибудь Вельгар наверняка прибудет в Дейрдре и увидит, что я сделала с Матти. Возможно, он мог стать её любовью – той любовью, которую Маттиола никогда не встречала средь человеческих мужчин, – но из-за меня этого не случится.
Сол ничего не сказал, но дёрнул хвостом, давая понять, что мои откровения застали его врасплох. В другой ситуации я бы устыдилась того, что, возможно, сболтнула лишнего, но чувствовать себя хуже, чем сейчас, было уже невозможно.
Я шмыгнула носом и отняла голову от спины Сола, поднимая лицо вверх.
– Что именно?
– Нет, я вовсе не… – попыталась проблеять я.