Рубиновый лес. Дилогия

И ради этого мы шли сюда? Ради этого я подвергла опасности всех своих друзей и оставила родной дом прозябать в войне и Увядании?

– Так и будешь столбом стоять? – обратилась ко мне Госпожа, выдернув из гнетущих мыслей. Она уже уселась в одно из кресел, которое немного пошатывалось, сломанное, но уцелело больше остальных. – Коль не нужен тебе отдых, поди и принеси, чем горло промочить можно. Вон там у Принца запасы есть… Самое время отомстить ему за мои яблочки!

Госпожа указала рукой куда-то влево, и, не смея возразить, я туда и пошла. Поскольку дом не имел отдельных комнат, перегородками здесь служили ширмы. За одной из них, расписанной на манер драконьих фресок (кажется, то был портрет самого Принца, парящего над лесом), оказался целый склад.

Если чего-то в доме Совиного Принца и было так же много, как различных фолиантов, так это вин. Какие только сосуды не хранились на его запылённых полках! И дорогие бутыли из зелёного стекла, которые могли позволить себе лишь короли да знать; древние глиняные кувшины, деревянные бочонки и даже самые простые ритоны, чьё горлышко было запаяно воском, – так в погребе хранили домашние вина крестьяне. Но к каждому сосуду крепилась похожая на брошь пластина из кованого металла с описанием: «Солнечное пламя» – облепиха и белый виноград; «Слёзы брошенной невесты

» – гранат со сливой и черёмухой; «Полуденная смерть» – груша, горькая полынь и лимонная мелисса.

Последняя бутыль, несмотря на своё мрачное название, выглядела безобидно, наполненная весенне-жёлтым содержимым, которое слегка пузырилось у самого горлышка, будто успело забродить. Стоило мне задержать на нём взгляд, как Госпожа сказала:

– В последний раз мы пили его, когда праздновали победу над королевой Керидвен с этим её дурацким посохом Вечных Зим. Неси сюда!

Я кивнула и, привстав на носочки, осторожно сняла бутыль с верхней полки двумя руками.

Последнее время мы с Солярисом только и делали, что шли куда-то. Шли, шли, снова шли… Этот поход казался нескончаемым, ведь сколько бы шагов мы ни делали к нашей цели, ровно на такое же количество эта цель снова отдалялась от нас. С каждым днём она становилась всё более призрачной, неуловимой, словно флёр от можжевелового масла на коже высокородных господ. И если сначала во мне копились разочарование, отчаяние и ужас, что этому никогда не придёт конец, то теперь единственное, что я чувствовала, – это смирение. Потому я и села в кресло подле Волчьей Госпожи, когда Солярис по её просьбе раздобыл нам медные кубки, откупорил когтем бутыль и наполнил их. Сам он пить наотрез отказался, но мне мешать не стал. Нуждающаяся в забвении, я осушила свой кубок даже раньше Кочевника, подорвавшегося к нашему столу ещё при первом звоне бутылей. На вкус вино оказалось вовсе не таким горьким, как было сказано в описании. Скорее оно было… сложным. Травянистое и раскрывающееся постепенно – всё начиналось с разъедающей кислоты, а заканчивалось карамелью и сливками.

Ах, если бы у смерти и впрямь был такой вкус…

– Не пей много. Ты давно не ела, – предупредил меня Солярис с застеленного пледом подоконника, и забавы ради я демонстративно сделала ещё глоток под его раздражённое «Тц-ц!».

Уже через полчаса дом, чужой и беспорядочный, наполнился жизнью. Или же ожила я сама, быстро опьянев на голодный желудок, как и предупреждал Сол. Поблизости не нашлось постели, но зато обнаружился гамак из древесной коры, подвешенный у окна за ветви, торчащие прямо через стены. Я хотела забраться в него и уснуть мёртвым сном, но уступила Тесее, которая, сиганув в гамак с разбега, тут же засмеялась и, покачиваясь, раскинула руки, как крылья, пока брат её ворчал и всё ещё прибирал разгром. Солярис отправился на подмогу Мелихор, когда от печи, спрятанной за ширмой вместе с поставцом, потянуло гарью. Она утрамбовала яблоки в чугунок, вспорола их когтями, проделав лунки, и насыпала туда такую щедрую горсть сахара, что тот, плавясь, вытек на дно формы и быстро закипел.

Периодически из-за ширмы выглядывала жемчужная макушка: Сол совал голову в печку, чтобы проверить яблоки или сдобрить их перетёртыми в ступе специями, а затем выныривал обратно и потягивался, разминая спину. Это невольно напомнило мне, как я училась готовить для него черничные тарталетки и как он вздыхал, когда я приносила сырое тесто, которое ему приходилось самостоятельно допекать на кухне. Все часы, что мы проводили вместе, были полны улыбок и веселья. Минуло много лет, но я до сих пор была признательна Солярису за своё детство – лишь благодаря ему и Матти оно полнилось чем-то ещё, помимо одиночества, горевших крестьян и крови. Как же мне хотелось отплатить им обоим тем же…