Рубиновый лес. Дилогия

Ведь я была совсем не в туате Ши, как считал Селен. Он бы не нашёл меня там, однако он бы нашёл других… И всех найденных ждал один неизбежный конец.

– Не смей трогать Ясу, – прошипела я. – Тронешь – и я перестану спать. Мы больше вообще не будем видеться!

Селен улыбнулся, и нечто изменилось всего за секунду до того, как я бы послала его к Дикому. Нечто неуловимое, как первый луч рассвета, но неотвратимое, как Рок Солнца. Что-то, что заставило меня попятиться от Селена, хотя он неподвижно стоял на одном месте. Будто я снова стала совершенно беззащитной и слабой перед ним. Будто у меня не было ничего, что можно ему противопоставить…

Будто я лишилась шерстяной нити Хагалаз.

– Её у тебя и нет больше, – сказал Селен, беспрепятственно прочитав мои мысли. – Обещаю, я не трону ярлскону Ясу, как ты того и хочешь. Я вообще уйду из Ши. Ведь теперь я знаю, где ты. Скоро мы воссоединимся, любовь моя.

Я посмотрела на свой мизинец и увидела, как нить из волчьей шерсти, блеснув напоследок ночным синим цветом, соскальзывает с фаланги и опадает вниз, развязанная.

Так было во сне. Так же было и наяву, когда я проснулась от собственного крика и смеха Дагаз, стоящей надо мной и Солом.

– Я передумала. Твоя черепушка будет смотреться на моём посохе лучше, чем черепушки твоих друзей или козлиная! Черепушка Бродяжки, выеденная туманом, – произнесла она, держа мою шерстяную нить в своих костлявых пальцах.

9

Полуденная смерть

«Полуденная смерть» в кубке всё ещё имела травянисто-горький вкус, но больше не опьяняла. Я сделала один глоток, второй, третий, однако реальность была слишком суровой и отрезвляющей, чтобы её умалило хоть какое-то вино. Кочевник, принявшийся с улыбкой полировать свой топор точильным камнем, который всегда носил в кармане, вызывал у меня зависть своей уверенностью. Мелихор тем временем преспокойно доедала остатки печёных яблок, сидя на подоконнике, откуда сквозило холодным осенним воздухом, а Тесея непонимающе выглядывала из гамака, как всегда заняв себя тем, что разматывала пряжу. Кажется, лишь я, Солярис и Волчья Госпожа понимали, чем вот-вот могут обернуться наши дружеские посиделки. Последняя не встала с кресла, услышав о проступке своей дщери, но приосанилась, надела шерстяной плащ обратно и, велев нам подлить ей ещё вина, усадила Дагаз напротив.

– Ты понимаешь, что наделала? – спросила она, но следом вздохнула шумно и покачала головой. Конечно же, эта безумная вёльва ничегошеньки не понимала! – Зачем, Дагаз?

Синяя нить из волчьей шерсти, растянутая и ныне бессильная, по-прежнему болталась на её скрюченном указательном пальце, как трофей. Моим первым порывом было отнять её, повязать обратно на мизинец и сделать вид, что ничего не произошло, но опыт подсказывал: сейд так не работает. Защита пала. И даже уговори я Волчью Госпожу повязать мне нить обратно, она бы не принесла никакого проку. Селен уже побывал в моей голове и знает, где я сейчас.

Стоило только подумать об этом, как дыхание опять спёрло. Я не помнила, что было там, в пещере, когда я пришла в себя; как я натянула ещё мокрую одежду на тело и вынеслась из купален наверх в совиный дом, несколько раз поскользнувшись на нефритовых ступеньках в душной темноте. Светлячки будто чуяли грядущую угрозу и спрятались кто куда, отказываясь растрачивать свой свет на моё безнадёжное существование. Синяки на локтях и коленях, оставленные угловатыми камнями, ныли, но не так сильно, как ныл шрам у сердца. До этого момента я даже не подозревала, насколько сильно боюсь его. Приходилось впиваться ногтями в подлокотники кресла, чтобы не дрожать.

– Госпожа… Вы всех своей благосклонностью одариваете, чужие чаяния исполняете, а сами даров никогда не просите. Вот я и решила сама сделать вам подарок, – пролепетала Дагаз благоговейным шёпотом, сидя у неё в ногах подле такой же преданной белой волчицы. Затем Дагаз сложила рядом посох, опустила голову и протянула Госпоже синюю нить на раскрытых ладонях. В чёрных глазницах отразилось её истлевающее сияние. – По памяти крови вы не можете Бродяжке и людям зло учинить, а я могу! Это ведь из-за них у вас дитя драгоценное отняли, право матерью быть, а не только считаться ею. Вы сами говорили, что презираете их, что век тех давно к концу подойти был должен… Так пусть людишки если не в огне сгорят, то в пасти Дикого! Пусть Красный туман заберёт себе Бродяжку, и человеческий мир исчезнет вместе с ней. Вы ведь этого хотели, Госпожа. Этого, да? Я правильно поступила, Госпожа? Вы рады? Знаю же, что рады!