Рукопись Бэрсара

‑ Ну и что же делать? ‑ спрашиваю. ‑ Наплевать на нас?

Прямо тошно мне стало: ведь он‑то из них лучше всех ко мне настроен. И по Наставнику чую: все правда, что он говорит.

‑ Нет, ‑ отвечает. ‑ Просто решение должно быть обосновано безукоризненно, так, чтобы оно не оставляло никаких иных вариантов.

Знакомая песенка! Сколько это годков я ее слушаю? Что это у них за общество такое, что само ничего решить не может? Все ему надо разжевать, в рот положить, да еще и за челюсть придержать, чтоб не выплюнуло!

‑ Ладно, ‑ говорю, ‑ давайте обосновывать. Что вам для того надо?

Главный с облегчением даже:

‑ Нужны непосредственные наблюдения за твоими соплеменниками с тем, чтобы определить уровень и прогноз токсического воздействия как в физиологическом, так и в генетическом плане.

Все, как Наставник говорил.

‑ Ну что, ‑ отвечаю, ‑ дело нелегкое и небыстрое, а делать надо. Здесь‑то, ‑ говорю, ‑ уж ничего не выйдет, испортили насовсем, других людей надо поискать.

Не понравилось это им чего‑то.

‑ Что такое? ‑ спрашиваю. ‑ Что вам не подходит?

Главный отвечает, что эту местность, мол, они обследовали, определили уровень и состав загрязнения в любой точке, так что могут выявить самые тонкие закономерности и соотношения.

Ну, я ему и говорю, что это самое легкое и что пока с контактом наладится, они всюду такую работу тридцать раз проделают.

Они прямо‑таки перепугались.

‑ Это настолько сложно? ‑ спрашивают.

Ну, чудаки!

‑ Так я ж там чужой буду! ‑ говорю. ‑ Это ж пока я людей к себе приучу! Может, там еще и язык учить придется! Ну и потом, ‑ говорю, ‑ пока я жизни тамошней не пойму, всех тонкостей не узнаю, с какой стороны мне за дело браться?

Они еще пуще приуныли.

‑ А здесь, ‑ спрашивают, ‑ можно избежать этих трудностей?

‑ Здесь, ‑ отвечаю, ‑ трудность одна: что люди против вас настроены, что они меня и слушать не станут.

‑ А в другом месте? ‑ спрашивают.

Я только плечами пожал: откуда, мол, знаю? Все от меня зависит. Не оплошаю, то и выйдет.

Ну, дело на том сразу и заглохло. Невтерпеж им, видишь ли. Сразу уперлись, что здесь и только здесь надо пробовать. Наставник хотел было за меня вступиться, так они на него всей бандой кинулись, мне же и отбивать пришлось. Повоевал я малость, да и сдался, потому что ‑ бесполезно. Ведь если б они и вправду хотели успеха добиться, а им на деле совсем другого надо. Так что слова‑то зря тратить? "Попробую, ‑ думаю. ‑ Хуже все равно не будет, хуже некуда, а вдруг получится?"

Ну, взялись мы с Наставником готовиться. Что‑то разладилось у меня с ним. Чую: худо ему, помочь хочу, а он не поддается, заслоняется. Прямо спрошу, и то не ответит, отговорится. "Ладно, ‑ думаю, ‑ пусть время доспеет."

А заботы и ему хватало. Перво‑наперво, свет. Столько‑то годков по сумеркам жил, надо же глаза приучить, чтоб за ночь не держаться. Ну и одежонку бы поприглядней, не те ремья, что сам себе смастерил. Тоже не больно просто: попробуй им растолкуй, как оно видеться должно, особо насчет цвета. Ну, мало ли. Всякого хватало.

Эх, каково было, когда я впервой из колодца вылез! По сумеркам выбрался, под самую зореньку вечернюю, глаза попытать. Вылез ‑ и прямо страх взял: во все‑то стороны простор немерянный, глазу не во что упереться. Небо кругом ‑ серо‑голубое, а за дымкой сизой чуть предгорье означилось. А запад‑то весь горит‑светится, поверху еле‑еле розовое, а что ниже, то гуще цвет, кровавей. И запахи навалились, даже голова отяжелела. Слышу, как трава пахнет, и не то что трава ‑ всякая былинка, всякий стебелек. А от земли свой дух: теплый, сухой, сытый. Родное все такое, позабытое, детское. Прямо душу свело! И в ушах щекотно: ветер поет, трава шелестит, мелочь травяная шуршит, трещит, позвенькивает. Стою и ни наглядеться не могу, ни надышаться, ни наслушаться. Ветер щеки потрагивает, волосы шевелит, а у меня слезы из глаз. Как же я себя обобрал ‑ обездолил за годы‑то подземные! И такая у меня злость, такая тоска: коль впустую все обернется, кто мне за это отдаст? Кто мне молодость мою потраченную возвернет?

Ну, план у меня был простехонек: подловить кого из знакомых и наедине потолковать. Получится, поверит он мне ‑ попрошу еще кой‑кого подвести. Ну, а кучка будет ‑ можно уж на деревню идти, со стариками речь вести. Оно, конечно, говорить легко, а как обернется...

Время было середина лета, нижние поля уже посжинали, на верхних народ копошился. Оно и хорошо, оно и худо. Хорошо, что поля в лесу, всякий на поле один, соседа не видит, не слышит. А что худо, так по себе помню, как там беспокойно. Горы ‑ они завсегда с подвохами, всякий год что‑то да приключится.

Пораздумался я и решил, что Фалхи объявлюсь. Фалхи‑то семипальный в свои детские годы у нас заводилой был, отчаянней парнишки не сыщешь. И ко мне всегда вроде по‑доброму. Это уж потом, как вырос, отворотился: что ему с мальцом?