Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Всякий поэт из латинствующих ставил себя выше царя. По понятной причине – он, то есть поэт, подотчетен только Богу, и раз каждый поэт – монах, он выше царя по умолчанию. Еще раз напоминаю вам цитату из Аввакума, как перед ним Алексей Михайлович шапку снимал. Это не мешает Алексею Михайловичу его приговорить к казни, это дела политические. Но если ты его не сослал еще в Сибирь, то шапку перед ним снимаешь. А в восемнадцатом веке, поскольку поэзия пошла развиваться, идея, что поэт подотчетен только Богу, переходит в то, что поэты составляют духовную элиту нации, причем духовную и в нравственном плане, и в религиозном. Эта идея Петру Алексеевичу, мягко говоря, не понравилась. И он стал с латинствующими чрезвычайно сурово бороться. Досталось Стефану Яворскому, его трактат «Камень веры» (написанный – не поверите! – в прозе, а не в стихах) попал в число запрещенных книг, был издан только после смерти Петра, несмотря на то что тема для страны, активно общающейся с Голландией и другими европейскими державами, была весьма актуальна: полемика с протестантством, недопущение протестантских идей в православие. Стефана Петр поставит во главе Синода (не забывайте, что Синод – это подчинение церкви государству), но запретит печатать его труды. И нечего тут поэтам считать, что они выше простых людей. Тем паче выше царя. Вот нечего, и точка.

В окружении Петра появляются тексты принципиально нового содержания: в них начинают воспевать «вольность драгую» (то есть дорогую). Слушайте, Петр – самодержец, причем самодержец такой, каких мало на матушке-России бывало! От кого ж он должен быть волен? Ему-то от кого освобождаться? А? От церкви. От монахов, которые ему по каждому поводу указывают. И одной из форм протеста оказывается поэзия. Как она изменится? Во-первых, будет расцветать любовная лирика. Она будет очень дилетантской, это будут слабые стихи, но дело не в этом. Дело в том, что поэзия при Петре резко становится светским делом. Любовная песенка станет привычной для петровской и послепетровской эпохи, причем эти любовные песенки будут писать как дамы, так и кавалеры, то есть это будут развлечения высшего света. Елизавета будет такое писать… Но самое главное – и Петр, и лица его круга будут принципиально относиться к поэзии как к развлекательному виду литературы. Поэзия должна быть веселой, легкой, живой. Видимо, уж очень ноги у Петра затекали в детстве, пока Симеон Полоцкий читал свои орации. Петруша не простил.

И этот расцвет дилетантизма в поэзии при Петре тоже чрезвычайно любопытное явление. Я снова смотрю параллели с нашей культурой. Потому что у нас, с одной стороны, будет несчастный соцреализм, который чем дальше, тем более ужасный, а с другой стороны, у нас пойдет всплеск разнообразной дилетантской литературы еще с конца 80-х годов. Когда у нас начинают расти как грибы после дождя негосударственные издания, когда у нас начинает издаваться всевозможная фэнтезятина самого разного уровня, и там будут и серьезные переводы, и серьезные переводчики, но основной вал издаваемого в девяностые будет ужасающе дилетантским – и по качеству текста, и по качеству перевода, если это переводная вещь, и по качеству издания. Вы помните книжки с тридцатью опечатками на одной странице? Читали такое? Когда казалось, что профессия корректора вымерла просто в ноль, что пришел конец издательскому делу? Потому что книжки тогда глотались не жуя, принципиально новый поток литературы к нам хлынул. И вот казалось бы, полный упадок и собственно литературы, и книжного дела. Если мы вернемся в восемнадцатый век и посмотрим тогдашние тексты, где от русского языка остались одни предлоги, а все слова – голландские с русскими окончаниями, то мы столь же громко восплачем, что пришли последние времена, русская культура погибла под натиском бяки с Запада. Идентичная ситуация. Сначала завернули гайки до предела, а потом взяло и прорвало. И когда прорывает – этот дилетантский выплеск абсолютно неизбежен и абсолютно закономерен. А дальше, хоть в середине восемнадцатого века, хоть к двухтысячным годам, культура подуспоколась и потихонечку начала прокладывать русло нового профессионализма.

И тут мы с вами из петровской эпохи идем дальше, дальше, на горизонте у нас махина – Ломоносов, но, чтобы до него дойти, нам надо разобраться с его временем. А это начало классицизма.