Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Идеологически русская почва подходила для классицизма больше французской, именно поэтому соцреализм всеми силами пытался классицизм возродить. Но, как вы понимаете, в России всё всегда приживется, мягко говоря, по-своему. Как вам нравится идея «поэт не должен быть личностью» – применительно, например, к Ломоносову, да и ко всем его противникам! Это они-то не личности?! Буало спорил с предшественниками, а эти, враждуя хуже Монтекки и Капулетти, каждым своим произведением, каждой полемической эпистолой будут создавать русский литературный язык – и каждый по-своему! А потом у нас Державин придет и в поэзии устроит такое, что это и в двадцать первом веке – ой! но это тоже классицизм. Такая личность не влезает во французскую моду, по швам мода трещит… Проблема в том, что за западной культурой стояла традиция, идущая с Гомера. Более или менее непрерывная. XVIII век был примерно двадцать шестым веком развития европейской культуры, и она могла сказать «мы тут нынче в личности художника не нуждаемся – у нас классицизм», Европа могла позволить себе такую роскошь. А у нас что было? Нам урон по литературе сначала нанесли монголы, потом шестнадцатый век почистил «неполезные повести», художественность выжгли каленым железом… и что у нас осталось от литературы к восемнадцатому веку? «Саввы Грудцыны» с «Фролами Скобеевыми», которые полезли, как сорняки, в семнадцатом веке. Не забывайте, что всё, что мы с вами проходили – «Слово о полку Игореве», «Задонщина», повести о нашествии татар, другие читаемые тексты, – где они? Они лежат по одному-два-три списка в монастырях. Они вообще не находятся в кругу чтения русского человека. Когда я говорю, что у нас к началу восемнадцатого века литературы нет, это означает, что физически русский человек будет читать или жития, или список «Фрола Скобеева», если ему попадется. Высокая литература, да уж… Я вас уверяю, что в петровскую эпоху подобного рода повести сочинялись с интенсивностью работы даже не самой Дарьи Донцовой, а других авториц из серии «Иронический детектив». Они такие же плутовские, такие же авантюрные и без нравоучений «Саввы Грудцина». То есть до классицизма что читать русскому человеку? Отечественные плутовские побасенки да Симеона Полоцкого со Стефаном Яворским. И всё… читать нечего. И поэтому, по физическому отсутствию литературы как таковой, каждый русский автор эпохи классицизма будет оригинальной самобытной личностью, и он будет делать всё, что сможет.

Когда мы с вами дойдем до Белинского, я буду вам цитировать его «Литературные мечтания». Это прекрасный текст, великолепный текст, почитайте на досуге, хотя он тяжело читаем – это ранний Белинский, он, желая придать себе серьезность, пишет громоздкими фразами. Но дело того стоит! Белинский в «Литературных мечтаниях» говорит такие вещи, которые советскому студенту читать было нельзя. Когда я прочла это в возрасте за сорок, у меня волосы дыбом встали, пышной африканской прической: я никак не ожидала, что Белинский, которого мы привыкли считать правильным и унылым, настолько остер и жесток. Он устраивает там абсолютно честную беспристрастную критику того, что русскому читателю первой трети девятнадцатого века было доступно. И пишет, что читать-то нечего. Он пишет про Тредиаковского, что судьба создала этого человека для молота или для топора, но злою шуткою нарядила его во фрак. От Тредиаковского мы знаем цитату «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй» – эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву» Радищева. И, честное слово, эта прекрасная цитата отбивает полностью желание читать Тредьяковского дальше. И всем прочим сестрам достается по серьгам от Виссарион свет-Григорьича. Будем всё это разбирать во второй части курса.