Русская сказка. Избранные мастера

Едва ли можно всецело согласиться с таким утверждением. Правда, можно считать несомненным, что основной фонд сказок и основная манера рассказывания унаследованы сказочницей от отца, но несомненно и то, что отцовское наследие ею углублено и развито дальше. Куприяниха принадлежит не к пассивным передатчикам, а к мастерам, имеющим свой стиль и свою индивидуальность. Она явилась продолжателем художественной манеры своего отца, потому что последняя была органически ею усвоена. Собирательница обращает внимание на то, что это «балагурство» отсутствует в текстах, являющихся переработкой рассказов Толстого. Но, в данном случае, рассказчица была сдавлена определенным характером материала, и отсутствие в этих рассказах обычных приемов балагурного стиля и балагурной рифмовки свидетельствует о большой ее артистической чуткости.

Совершенно ошибочной представляется и та характеристика, которую дает Б. М. Соколов. Он характеризует ее стиль «как примиренный эстетизм и любовь к некоторой обрядной форме», в чем он видит «выражение мелко буржуазной природы середняцких групп крестьянства, которые тянутся больше к зажиточно-кулацкому слою, чем к бедняцкому».

«Примиренным эстетизмом» стиль Куприянихи назвать никак нельзя. Куприяниха, как уже сказано в начале, — одна из последних представительниц того стиля в русской сказке, который, в нашем представлении, теснее всего связан со средой скоморохов и специалистов потешников-бахарей. Этот стиль позже культивировался, главным образом в кругах крестьянской богемы (срв. сказки Новопольцева), тесно связанной, само собой, с крестьянской беднотой. С ней был связан, видимо, и отец Куприянихи, вынужденный искать дополнительных не крестьянских заработков, с этою же средой и ее социальным сознанием тесно связана и сама Куприяниха.

Правда, социальные ноты звучат у ней довольно слабо, — она разрабатывает и задерживается только на мотивах бедности, — но быть может и в этом нужно видеть следы и влияние определенной сказительской школы. Унаследованный ею стиль и художественный метод тесно связан с профессионализмом. Отсюда (также как и у Новопольцева) — богатство и разнообразие репертуара, и повышенный интерес к формальной стороне, что всегда ослабляет и психологическую углубленность и социальную направленность.

30. ДВА БРАТА

ВОТ жили два брата: один богатый другой — бедный. Вот у бедного брата детей много, а богатый жил один. Вот они отделённые. Как он ни сядет обедать, богатый брат, все ему невесело. А ту подойдут — тем все весело. Намочать мочо́нки в воду — тюрю — по праздникам, а ребята все грохочуть.

Однажды пришол брат под дверь, и дюже захотел посмотреть, как они сладко едять. Пришол, покушал, и всю чашку оплёл с ними тюрю. «Ну, брат, пойдем с нами, поедим». Вот так они с недельку пожили вместе. Жена опять заритавала

: «Нет, нехорошо»! — и согнали они их.

«Как, брат, у тебе, ведь дети стоять?» — А бедный говорит: «Как твоя жена затяжелеет, возьми меня кумом». — «Ну дак штож, я возьму!» — «От меня дети, ведь, стоять, я буду счастлив».

Сказка о Шемякином суде.

Вот он — ждать-пождать. Жена-то родила. А он тут позабыл, што брату обрёкся. Собрал на пир тут богатых кумовьев и ку́ма. Жена (бедного брата) и смеется: «Как ты богу молил, тебя брат не ублаготворил». — Тот от скуки: «Пойду посмотрю на беседу!» — «И, дурак, как туда незванный пойдешь? Зачем затеить иттить?»

Прихо́дя, у них пир горой, там пьяные. Кушанья на столе. Он от совести подошел к столу. «Брат, дай лошадь!» — «На што тебе?» — «Да потить дуб срубить — привезти». — Она ему лошадь и не нужна. Он думал, што он ему стаканчик назовется — он за столик двинется. Так и думал: выпью я — попаду в пир. На стороны̀

то скажуть, и я кумом был».

Ну, сёт-ки выпить не попало и вся его мольба пропала. Ну, хотя взял лошадь и пошел в лес. Привязал он к дубу, тя́кал, тя́кал, а этью лошадь звали Максимка, мерин Максимка. Упала оси́на и убила мерина Максѝма. Тот с горя пришел к брату и говорит: «Ну, брат, несчастье случилось?» — «Какая же несчастья?» — «Да вот, рубил оси́нку и убил Максимку».

Тут брат на него в суд подавать. Вышли повестки — ехать на суд. Жена и говорить: «Эх, не́зачем было ходить, вот тепере, дурак, путайся!» — «Ну што, жена, над кем греху́ не бываеть, бяда. Ну, поедем, посудимся — сразу в острог не посо́дють».

А ехать-то было далеко, как у нас, вишь, едут отколе на суд. Пришлось ехать на о́дной лошади с братом. Заехали к попу ночевать. Ну да, ведь, богатых везде почитають и везде за стол сажають. У попа же жена тольки родила. Положили его на печку, дитя. А он, как ехал, так и влез обогреться. А ехал дорогой голодный. Они за столом сидять, да друг друга угощають. Он через дитя все глядь да глядь на стол, хватились, он уже дитя готов — задавил.