Русская зима

Зачем идет к нему, Серафима не могла себе объяснить, но шла уверенно, будто с целью. Перед Айовой сказала, что они расстаются, попрощалась, забрала вещи. Собирала их спокойно, расчетливо, без беготни и истеричности. Он стоял у антикварного письменного стола, за которым почти никогда не работал, и наблюдал. Тоже, кажется, спокойно, без криков – без уговариваний и проклятий. Но у нее спокойствие и холодность были внешние. Вернее, вместо спокойствия была выжженность. Есть ведь такое понятие: эмоциональное выгорание. Вот – она в тот момент выгорела дотла…

В первые недели две он молчал, а потом почти каждый день стал писать ей письма то на «мыло», то в «Мессенджер». Не об их отношениях, не о том, что она смысл его жизни – а раньше он часто это говорил, – а о новых хороших спектаклях, которые посмотрел, о новых отличных пьесах, которые прочитал. Писал, видимо, как всегда во взвинченном состоянии, второпях, не дописывая последних букв в словах, ставя последующую букву впереди – например, «спеткакль», «поезкда». Было в этом что-то милое и трогательное… А сегодня с самого ее прилета слал требования встретиться и поговорить.

И ей показалось, что нужен этот последний разговор. Тем более что Игорь Петрович имел на него право. Серафима была, в общем-то, перед ним виновата. Или он перед ней. Или они оба друг перед другом в равной мере…

Остановилась возле конструктивистской пятиэтажки с большими окнами, достала айфон, посмотрела «Друзья поблизости». Да, он здесь… Чувствуя, что очень волнуется, на грани психоза, закурила сигарету, быстро докурила до половины и, когда стало тошнить, бросила в полузасыпанную снегом урну.

Подошла к подъезду, сунула руку в карман пуховика, но вспомнила, что ключей у нее нет – отдала ему во время последней встречи.

На самом деле за годы их отношений ключи от его квартиры кочевали туда-сюда – то сама отдавала, то Игорь Петрович, обидевшись на что-нибудь, приказывал вернуть их, а потом упрашивал иметь при себе: «Вдруг со мной что случится, возьми, Сима, пожалуйста».

Так же кочевали ее вещи, и чувства качались, как маятник…

Набрала на домофоне номер. Долгие, протяжные писки-иглы кололи уши.

– Кто? – резкий голос.

– Я.

– О! – радость, и тут же суровое: – Входи.

В двери щелкнуло, и писки стали короткими.

Толстая стальная дверь открыта. Игорь Петрович ждал на пороге. Театрально так ждал: вроде встречал, а вроде преграждал путь. Одет был в теплый домашний халат. Не халат даже, а то, что русские помещики в романах носили. Забыла название…

– Здравствуй, – сказал веско и строго, басом, действительно, как стародавний трагик, продолжая стоять в проходе, и ровно в тот момент, когда Серафима решила развернуться и сбежать вниз по лестнице – «не хочешь, чтоб вошла, ну и ладно» – пропустил ее внутрь.

Десять лет назад он был уже пожилым, но моложавым мужчиной, глубокие залысины украшали его, серовато-русые волосы на затылке и над ушами были аккуратно подстрижены; косящий внутрь правый глаз придавал лицу мальчишеское выражение…

Теперь, в шестьдесят с лишним, Игорь Петрович сделался почти стариком. Он не хотел стареть, боролся – плавал, делал гимнастику, бегал, – но природа оказывалась сильнее. Лицо в морщинах, кожа на теле дряблая, в бледно-серых родинках; темя голое, но с затылка свисают длинные седые пряди. Высокая фигура утеряла прямоту и крепость. Подступающая немощь была очевидна. Но голос еще оставался сильным, без дребезжания.

Серафима стояла в прихожей и смотрела на него. Внутри кипели, перемешиваясь, как какие-то химические реактивы, разные чувства – от брезгливости до счастья. Брезгливости к еще сильнее постаревшему человеку, которого она три с небольшим месяца назад ласкала, и счастья, что он рядом, что они снова вроде как вместе, что она может разговаривать с ним, видеть этот взгляд, когда один глаз смотрит ей в глаза, а другой словно бы видит то, что делается у нее внутри, там, под переносицей.

– Чего застыла? – грубовато и ласково спросил он. – Разбалакайся, у меня чай как раз заварился. Цветочный. Не из пакетиков.

Принял пуховик; прошли в большую комнату – зал. Все место на стенах занимают маски, свезенные со всего мира. Кожаный диван с высоченной спинкой, два больших кресла, старинный столик между ними – сигарный или карточный. На столике открытый ноутбук. На экране зависла компьютерная игра-стрелялка…

– Садись куда хочешь, – сказал Игорь Петрович. – Сейчас чай принесу.

5

Ушел на кухню, а Серафима на цыпочках подобралась к спальне. Кровать, письменный стол… Фотографии, на которой они с Игорем Петровичем сидели рядом на фестивале «Любимовка», оба удивительно одухотворенные и красивые, на своем месте не было… Ясно.

Вернулась, села на диван, закинула ногу на ногу, поправила подол длинной широкой юбки. Нога стала нервно качаться. Ясно, ясно…

– Вот чай, – Игорь Петрович поставил поднос с большим китайским заварником и чашками. – Как съездила?

– Хорошо.

– А чего на письма не отвечала… – в его голосе появилась обида, – на звонки?

– Так… Посчитала, что лучше лично поговорить. И наконец-то всё решить.