Русская зима

– Глагольные рифмы используешь… – Игорь Петрович сочувствующе улыбнулся; он умел ставить человека в неловкое положение. Налил желтоватый ароматный чай в глиняные чашки, поставил заварник на поднос, и тот в последний момент глухо звенькнул крышкой – рука дрогнула. – Значит, лично. М-да… Работала там?

– Работала. Пьесу почти закончила, две инсценировки. – Серафима всячески старалась показать, что у нее все в порядке.

– Рад.

Она ожидала вопроса: пьесу-то дашь почитать? На протяжении семи лет все, что она писала, показывала ему первому, и он делал замечания, всегда очень точные и важные. Советовал, каким режиссерам, звездным актерам какую пьесу лучше послать или посылал сам. И почти всегда попадал – очень скоро пьеса начинала превращаться в спектакль.

И вот сейчас ей хотелось услышать вопрос, не потому даже, что Игорь Петрович поможет и с новой пьесой, важнее было сознавать, что он не потерял к ней интерес как к драматургу. Но он молчал. Втягивал чай, обхватив чашку обеими руками, будто сидел на морозе, и молчал. Смотрел в стол – Серафима видела лишь его густые седоватые брови и волны морщин на лбу. Глаз не было.

– Возвращайся ко мне, – сказал. – Ты смысл моей жизни.

Она с трудом удержала едкую, горькую усмешку. И ответила голосом, потерявшим ту ноту, что выражала «у меня все в порядке».

– Вы мне это много раз говорили. Что я смысл. Но на деле получалось не так.

Ей всегда было мучительно выяснять отношения. Особенно с ним. Он побеждал. И с помощью красноречия, и экспрессии, и авторитетом, который сохранял для нее. То, что они спали вместе, для Серафимы было как-то вторично; во-первых, с ним было просто интересно. И полезно. Он ее обогащал, учил. Наставлял. А секс, куски вроде бы семейной жизни между ссорами и попытками расставаний или долгими его или ее поездками, когда были не вместе, воспринимались Серафимой, как дополнение к этому общению. То приятное дополнение, то нет.

В двадцать три, юной и талантливой, находиться рядом с очень взрослым мужчиной, гуру большинства насельников театрального мира было драйвово, а теперь, почти в тридцать… Он будет продолжать стареть, она тоже скоро начнет увядать – юность, сама чувствовала, уже прошла, и молодость пройдет…

Но она не могла взять и выбросить его из своей жизни. Сколько раз пыталась в последнее время – уже годы – и не получалось. Не хотела перестать совсем видеть его, разговаривать с ним, просить совета, самой хвалить его за удачную речь, за меткую оценку.

И сегодня, сейчас, она пришла к нему, как себя убеждала, чтобы окончательно расставить точки, а на деле, глубоко подсознательно, – сделать их отношения по-настоящему крепкими.

6

Сидели и молчали. Долго. В зале было несколько часов-ходиков, и они тикали-тикали-тикали. Вразнобой. Как сумасшедшие. И своим разнобоем стремились свести с ума и Серафиму. И маски смотрели.

Хотелось схватиться за голову и завизжать. Но она знала, что не завизжит – она, к сожалению, не была истеричкой, как большинство женщин. Вместо истерик у нее происходили психозы. Они тише, но страшнее.

– Я думал, ты извиниться приехала, – сказал Игорь Петрович и наконец поднял на нее глаза, засверлил косящим переносицу; Серафиме стало страшно, но в то же время захотелось пожалеть его, приласкать.

– Я… – Она с трудом протолкнула воздух в грудь. – Я виновата… Да, я виновата. Я вас обманывала. – Несмотря на то, что уже семь лет они спали, она обращалась к нему на вы и по имени-отчеству. – Но вы уезжали… я была одна. И вы ко мне как относились… Вы тоже мне изменяли. Ведь так?.. Здесь опять кто-то был – я чувствую. Жена?.. Лена?

Игорь Петрович опустил глаза – и снова брови, морщины на лбу – засопел. Сдерживался, чтоб тоже не пойти в наступление… Сказал глухо, почти сипло:

– Жена приходит раз в месяц. Посмотреть, как я. Ты знаешь.

– Хм, знаю. Еще как.

Да, примерно раз в месяц Игорь Петрович выпроваживал Серафиму из квартиры в ту, что она снимала, собирал по квартире и прятал ее одежду, крема, косметику. Приходила жена, его ровесница, с которой они давным-давно не жили, но поддерживали какие-то странные, до сих пор непонятные Серафиме отношения. Прибиралась, переставляла вещи…

– А Лена?

Он не ответил.

Кажется, впервые он не главенствовал в такого рода разборках. Наоборот, явно старался казаться прибитым, старым и немощным. Может, давил на жалость… В последнее время Серафима замечала, что он выпячивает свой возраст, часто притворяется больным. Но когда надо – становится резвым, крепким. Первым оказывается на паспортном контроле в аэропорту, перед столом с закусками на фуршете, в автобусе… Не говоря об обсуждении спектакля, где он превращался в молодого и горячего.

– Так что и вы виноваты. – Серафима видела, что сейчас тот момент, когда может высказать все скопившееся. – Я была вам верна и любила вас. Правда. Вы знаете. В мои двадцать четыре я сказала: возьмите меня замуж, я буду ваша. Всё, навсегда. А вы?.. Вы дернулись, как током ударило. «У меня жена». И сразу: «Ты мой смысл. Только ты». И еще все эти – Оля Братеева, Оля Ропшина, потом Лена…