Русская зима

– Может, через магазин пойдем? Коньяку купим. Все равно на ужине не хватит и придется бежать.

– Ну давай…

Шли почему-то не очень быстро. Свечин курил, и изо рта вылетали густые струи дыма и пара.

– Как там в Америке? – спросил. – Ты ведь долго была.

– Три месяца.

– Обалдеть! Русский язык-то не забыла?

– Да вроде нет. Ты ведь меня понимаешь?

Свечин хехекнул:

– Более-менее… Понравилось?

– В США? Да. Но потом уже хотелось домой. Там тем более такие страсти любовные закипели – венесуэлец с филиппинкой, нигерийка с норвежцем… Из двадцати стран съехались, два с половиной месяца терпели, а потом, когда поняли, что вот-вот снова разъедутся по своим странам – бросились…

– А ты?

– Что?

– Ну, – Свечин поморщился, явно с усилием подбирая подходящие слова, – не участвовала в страстях?

– Нет. – И Серафима услышала, что сказала это слишком твердо; добавила, как бы оправдываясь: – Я пьесу писала.

– Молодец. Нужно писать…

Подошли к магазину, который находился за спиной гостиницы. Серафима усмехнулась:

– А, помню его. Особенно здешний холодец.

– Почему именно холодец?

– Траванулась. Даже скорую вызывали.

– Тогда холодец покупать воздержимся. – В голосе Свечина не было сочувствия – слегка шутливая деловитость. – А вот коньяку с сыром – обязон. «Трофейный» пойдет?

2

Ужин оказался скромный, крепкие напитки отсутствовали, а без них не особо сиделось.

– Может, ко мне? – предложил Свечин шепотом, когда отговорили тосты и съели горячее. – Там коньяк.

Серафима кивнула. Чтобы ее согласие не выглядело слишком быстрым и прямым, сказала:

– Только и Полину позовем.

– Она вроде не пьет.

«А я, значит, пью», – обиделась Серафима.

Но вспомнился июнь, фестиваль в Екате, где они со Свечиным, по сути, и познакомились. Да, она тогда выпила прилично, а потом, когда гуляли вдоль Исети, все подбивала Свечина искупаться: «Это обряд, понимаешь. Чтобы понять город, нужно окунуться. Это волшебная река, в ней русалки…» А от Исети, перекрытой плотинами, запертой, пахло кислятиной… Свечин окунуться отказывался.

Остался в памяти испепеляющий взгляд Лёни – ему, ясное дело, было неприятно, что она вроде как заигрывает со Свечиным. Может, действительно заигрывала, специально злила Лёню, показывала, что не на нем одном свет клином сошелся. Но она тогда действительно перебрала.

– Меня ты приглашаешь потому, что я выпиваю? – спросила.

– Да нет. Только… Это всегда как-то неловко – одни пьют, а другие сидят трезвые.

– В общем, ты прав. Но пригласить надо.

Застолье окончательно поскучнело. Ушел, сославшись на режим, высокий и сухой, напоминающий покрытый кожей скелет писатель Николай Витольдович Вильнер, ушла кругленькая, грузная, похожая на школьного завуча критикесса Скрявина, следом – детская писательница Аля. Поднялся и Свечин:

– Что ж, спасибо. Завтра большой день.

Устроители, сами уже истомившиеся, с готовностью закивали.

3

Его номер был таким же, как и у Серафимы. Узкий прямоугольник с оставшейся еще с советских времен фанерной мебелью. Кровать узкая, покрытая синим покрывалом с тремя полосками. В окне торчала обмерзшая коробка кондиционера…

Серафима и Свечин пили коньяк, Полина Гордеева – чай из бутылочки.

– Блин, даже чайника нет. Я люблю номера с кухонкой, – говорил Свечин, – чтоб самому что– нибудь приготовить.

– А я, наоборот, в гостиницах от плиты отдыхаю, – отвечала Полина.

– Серафима, а ты любишь готовить?

Она усмехнулась:

– Поесть люблю, а готовить – не очень.

– Зря-зря, для литератора это очень важная часть жизни.

– Да я просто не понимаю, как там всё смешивать, сколько варить. Мне нужен точный рецепт, таймер. Вот Женька, сестра моя, она мастерица, и без всяких инструкций может – по интуиции. У меня этой интуиции нет.

– Ничего, – успокоила Полина, – замуж выйдешь, появится. По утрам с закрытыми глазами будешь готовить…

С кулинарии Свечин и Полина переключились на критикессу Скрявину, которая, по их общему мнению, ничего не понимала в литературе, затем – на падающие тиражи, на то, что допечатывают распроданные книги издатели очень неохотно.

– Пелевин вон во всех видах лежит, – говорил Свечин, пощелкивая пластиковым стаканчиком, – сразу в глаза бросается. А нашего или нет, или в уголке где-нибудь. Сами продавцы найти не могут.

– Я сколько раз обращалась, чтоб мою «Вдовину» допечатали. Ведь нет ее нигде уже полгода. Говорят: книга разошлась медленнее, чем предусмотрено нашим регламентом, мы лично хотим, а бухгалтерия против… Ну, у меня не масслит все-таки, он за месяц не разлетается.

– Да, «Люба Вдовина» – хороший роман, – вставила Серафима.

Полина быстро взглянула на нее своими темными большими глазами.

– А ты правда читала?

– Я же говорила… Ты там так тонко об архитектуре пишешь, что я стала к каждому дому приглядываться, видеть его. И о чувстве вины… – Серафима вспомнила, что когда хвалят детали, подразумевают, что в целом произведение не удалось, и торопливо заверила: – И вообще очень хорошая книга. Правда!

– Сильная вещь, – подтвердил Свечин. – Я за нее тогда болел на премии.

Полина улыбнулась одной стороной рта:

– Но дали-то тебе.

– Ну, я ни при чем же…

– Я понимаю.