Русская зима

Хотелось лежать и лежать вот так, и трогать его теплую кожу, слегка надавливая, вминая… Хотелось поделиться с ним тем, о чем догадывалась уже два года, с той их короткой встречи возле автобуса, а потом, мельком, на Толстовских чтениях… Тогда она догадывалась, а теперь поняла: что он – ее, для нее созданный… Но скажи это, и получится какая-то пошлость, вранье. Вранье не в чувстве, а в его выражении словами. «Я поняла, что ты создан для меня». Нет, нужны другие слова. А скорее всего, слова вообще не нужны. Животные вряд ли разговаривают – они чувствуют. И многие из них чувствуют, что созданы природой друг для друга. Встречаются самка и самец, и чувствуют. И дальше живут вместе. Многие животные живут парами всю жизнь. Она читала. Волки, лебеди, пингвины, бобры, альбатросы, еще разные…

Да какие волки, какие пингвины! Она чуть не засмеялась. Зло и грубо. У него семья, у нее он совсем не первый… Но вот это ощущение, похожее на уверенность, что сейчас был первый раз и рядом лежит ее первый мужчина – стирало прошлое, как мокрая тряпка написанные мелом на доске ряды ненужных формул.

Действительно, стереть бы и начать с чистого… Возник Игорь Петрович, предлагающий начать с чистого листа; Серафима сожмурилась до боли в глазах, и он исчез… По ощущению сейчас был первый раз. Может, потому, что первый раз был слишком ужасен, до такой степени, что до сих пор она начинала трястись, вспоминая его.

Но из того первого раза возник второй, третий. И так далее, так далее… Сначала с одним мужчиной много раз, потом с другим много раз… Об одних она позже вспоминала с отвращением и злобой, о других – с грустью и горечью. Но ни разу, за исключением того красивого актера, с которым при ней занялась сексом ее подруга Валя Гладилина, у нее не возникало уверенности: вот это мой родной человек, с ним я могу быть всю жизнь. Тогда ей было девятнадцать, сейчас – двадцать девять…

Разум не хотел, чтобы эта уверенность возникла и крепла. Разум показывал ей пенальчик старой новосибирской гостиницы, совал ей под ребра пружины матраса, напоминал, что рядом лежит малознакомый, старше ее лет на пятнадцать, не очень-то привлекательный, объективно оценивая, человек. Но уверенность крепла. Да, он тот самый; она лежит рядом с тем мужчиной, который был бы ее, был бы, если бы…

Ох, коньяк на вино, это неправильно.

И Свечин спас ее, вынул из этого круговорота мыслей самым неподходящим, оскорбительным после того, что было между ними десять минут назад, таким обыкновенным, бытовым предложением:

– Давай спать.

Но прозвучало так, словно они живут вместе давно– давно, и Серафима сказала:

– Да. – Прижалась к нему, в темноте нашла его лицо по тяжелому, табачно-алкогольному, почему-то приятному ей дыханию, поцеловала то ли в расслабленные губы, то ли в щеку, и тут же покатилась в сон.

И приснилось: она идет по берегу Иртыша. Это в Крутой Горке, где живет баба Рая. Идет по тропинке у самой воды. Иртыш течет то медленнее ее, то быстрее – вот щепочка вроде зависла на месте, а потом вдруг срывается, и уже в метре впереди, в двух, а теперь ее уже не видно.

Серафима начинает слышать шелест воды, пение птиц в ивах. И сами ивы ей что-то говорят, и трава, и сама земля шепчет. Отовсюду льются неразборчивые, но такие чудесные звуки… Она их не слышала много лет, и вот вернулись. Она снова слышит…

Она потянулась к этим льющимся звукам, и звуки заглушило уверенное, хозяйское:

– Серафима, спи.

– Я сплю, – еще оттуда, с берега реки, ответила она.

– Ты свою руку разглядываешь.

Серафима распахнула глаза, увидела – ее правая рука вытянута в сторону искрящегося окна.

Спрятала руку под одеяло, повернулась набок и уснула уже без снов.

6

День, ночь, день, и вечером москвичи улетали.

Она сидела в номере Свечина, наблюдала, как он складывает в сумку для ноутбука зубную щетку в целлофановом пакетике, колобки носков, телефонную зарядку, какие-то блокноты…

– Вот, – поднял со стола и полистал довольно потрепанную тетрадь, – каждый раз с собой беру, думаю: приеду и как засяду писать в тишине… И никогда не получается.

– Полежи со мной, – попросила Серафима.

Свечин глянул на часы в мобильнике.

– Уже не успеем.

– Нет, просто полежать. Три минутки.

Он сунул тетрадь в сумку, сумку поставил на тумбочку в прихожей и лег на кровать. Серафима пристроилась рядом.

Именно пристроилась – сейчас не верилось, что они умещались на этой кровати две ночи. И было не тесно. А теперь эта несчастная гостиничная кровать какого-нибудь восьмидесятого года выпуска словно поняла, что они расстаются и больше не помогала…

– Мне было с тобой хорошо. – В голове носились тысячи фраз, но Серафима выбрала эту, самую простую.

– Мне тоже, – сказал Свечин и обнял ее левой рукой.

Серафима хотела спросить: «Правда?» Не стала. Это будет, как из совсем уж плохой пьесы. Сказала другое:

– Знаешь, я буду скучать.

Свечин обнял ее сильнее. Смотрел в потолок.