Русская зима

– Ну да. Нам нужны деньги.

– А ты знаешь, Булатик, – он часто называл ее прозвищем, производным от фамилии, – что слово «работать» того же корня, что и «раб»?

– Знаю. Но нам нужны продукты, мне нужны… нужны прокладки, например. Вообще – нормальная жизнь.

Лицо Странника выражало еще большее удивление и отвращение:

– Да ты обывательница, блин!

– Я – девушка! – захлестнутая обидой, выкрикивала Серафима.

Начались ссоры. Не те, что были раньше – из-за Керуака или Дилана, – а самые обыкновенные, бытовые, семейные… Серафиме было стыдно за себя, но она говорила то же самое, что говорят, наверное, миллионы, женщин своим ленивым, лежащим на кроватях мужчинам… Случалось, Странник бил ее. Не как раньше, чтоб возбудить себя и ее пошлепыванием по попе, щекам, а всерьез. И однажды, когда он ушел куда-то, она собрала свои вещи – всё уместилось в одной сумке и пакете – и сбежала.

Жила в первые дни у своей однокурсницы Вали Гладилиной, а когда до нее дошли слухи, что Странник перестал ее искать и уехал, переселилась в общежитие.

А на втором курсе познакомилась с только что поступившим на их семинар драматургии Ваней Башкирцевым.

7

Да, Ваня… Имя удивительно подходило ему. Воплощение этих бедных, неприкаянных Вань, Ванюш, Ванёк. Вспоминая о нем, Серафима напевала из Башлачёва: «Как водил Ванюша солнышко на золотой уздечке». Он водил до поры до времени. Потом уздечка порвалась и солнышко для него закатилось.

Три года они были вместе. Нет, не точно – не вместе, а рядом. Три года странных, губительных и в то же время благодатных, плодотворных отношений.

Ваня пришел к ним в институт уже почти взрослым – ему было за двадцать. Как принято говорить, жизнь его побила, но он на всех производил впечатление небесного существа. Золотые кудри, узкое лицо, светлые рубашки, плавные движения, мягкий голос… Судьба необычная. Впрочем, таких судеб по России немало. Полным-полно, на самом-то деле.

Мать – алкоголичка. Матерая, конченая, но из культурной семьи. Муж от нее ушел, когда Ваня был совсем маленьким, и его забрала к себе бабушка. Одевала, как куклёночка, вкусно кормила, делала с ним домашние задания, водила в музыкальную школу… Когда Ване было одиннадцать, бабушка умерла, он оказался в квартире матери – алкашной норе.

В первое время пытался жить так же, как и при бабушке: сам стирал свои вещи – бабушка приучила к тому, что даже маленькое пятнышко, это ужас, – ходил в музыкалку, старательно слушал учителей. Но постоянные гости, ор и выяснение отношений матери с ее мужиками вскоре сделали его вечно сонным, вялым, равнодушным. Чувствуя, что превращается в кого-то самому себе чужого, Ваня стал требовать, чтобы мать перестала пить и таскать в квартиру всех подряд. Она или пьяно хохотала в ответ, или похмельно стонала и отворачивалась, а однажды повела себя иначе – притихла, смотрела на Ваню долго и пристально. Он ожидал, что вот сейчас обнимет. «Да, сынок, да, я виновата. Милый, прости. Я люблю тебя, теперь все будет по– новому». Но вместо этого она сказала:

– Слушай, если тебе не нравится, иди-ка к своему папаше. Пусть он с тобой нянчится. – И стала сбрасывать в сумку его рубашки, учебники, туфли…

Через весь родной Магнитогорск, сжимая в ладони бумажку с адресом, Ваня отправился к папе, которого видел раза два.

Нашел. Папа впустил его, покормил, посидели.

– Сейчас Лариса придет. С дочкой… Из садика… Тебе идти надо… Возьми вот. – Достал из кармана пачечку денег, отделил несколько купюр. – На себя только потрать, этой не давай…

Ваня вернулся к матери. И покатился. В прямом смысле – в черную вонючую яму. Каждый день понимал, что катится, кривился от отвращения, но остановиться не мог. В таком возрасте упираться невозможно.

В половине восьмого мать выгоняла его на улицу – в школу. Но не сделавший уроки, запустивший, отупевший от недосыпания – почти каждую ночь на кухне стоял гвалт, – Ваня или бродил по улицам, или просто поднимался на последний этаж и ложился на пол, подкладывал портфель под голову и уплывал в хорошее…

Музыкалку посещал до последнего, до того момента, когда отправили в интернат для трудных подростков. Ваня рассказывать не любил за что. Но, наверное, подворовывал. С голодухи. Может, светлую рубашку попытался вынести из торгового центра…

Из интерната сбежал через несколько месяцев, уехал в Челябинск, чтоб не нашли, прибился к беспризорникам. Зарабатывал на еду, стуча по пластмассовым тазикам и алюминиевым кастрюлькам на тротуарах. Делал это так виртуозно, что прохожие останавливались, слушали, а потом щедро бросали в раскрытую клетчатую сумку монеты, а то и бумажки.

И тут произошла одна из тех случайностей, что меняют судьбу – его увидела преподавательница музыкальной школы. Приехала из Магнитки в Челябинск по делам и наткнулась на Ваню. И увезла обратно. Добилась, чтобы его приняли в лицей при консерватории, поселила у себя, купила бонги.