Русская зима

Монологи людей о Екатеринбурге, которые сама Серафима литературно обрабатывала и составляла в определенном порядке так, чтобы получились монологи-сны самого города, которому снятся его жители, ее неожиданно сильно растрогали. Она почувствовала, что по-прежнему любит этот город, что давно сроднилась с ним, что он не грузит ее, и нет никаких черных дыр… Конечно, сейчас не лучшее время года для прогулок, но надо собраться и побродить по центру, навестить истлевающий дом Панова, съездить в парк Маяковского, на Шарташ, на коньках покататься. Когда-то она очень любила кататься на коньках, но уже давно они лежат в сумке, переезжают с квартиры на квартиру, прячутся в чуланчиках; наверное, ссохлись совсем…

Зрителей пришло много, почти все места были заняты. Это хорошо. В городе десятка два театров, и при таком обилии Центр не затерялся.

После спектакля – традиционное обсуждение. Спасибо Оле: не стала объявлять, что присутствует автор вербатима. Отвечать на вопросы Серафиме сейчас не хотелось. Хотелось, все сильнее, оказаться с Олей вдвоем, выпить хреновухи и поговорить. Говорить много, откровенно, открыть, может, и то, что не нужно открывать, что ей потом самой навредит. Но – было необходимо. Содрать с души наросшие коросты и струпья.

Еле дотерпела, пока разойдутся зрители, соберутся актеры, световик Серёжа и звуковик Лиля уберут в каморку аппаратуру. Монтировщики составят стулья вдоль стен, чтоб освободить пространство для завтрашней репетиции.

И вот один за другим прощаются. Вот Оля тушит свет. Они вдвоем выходят последними.

До «Подковы» недалеко. Вдоль пруда, потом перейти центральную улицу – конечно, Ленина – и там напоминающий корчму или харчевню ресторанчик. Украинско-уральская кухня. Хреновуха, посикунчики, грузди, борщ с пампушками. Официантки в расшитых передниках, венках с из искусственных цветов, на стенах связки пластмассового чеснока и луковиц. Скамьи с высокими спинками превращают каждый стол почти в отдельный кабинет.

Часто Оля с Серафимой здесь обмывали успехи, решали вопросы, замышляли проекты, да и плакались. Ну вот сегодня Серафима поплачется, может, и Оля к ней присоединится. У нее наверняка тоже есть причины.

4

Быстро заказали графин хреновухи, по стакану облепихового морса, сырных шариков и чесночные гренки.

– Сначала это, а там как пойдет, – сказали официантке; обе традиционно показывали друг другу, что худеют. Правда, заканчивалось обычно объеданием…

– Ну как там Америка? – начала Оля банальным вопросом. – Понравилось?

– Понравилось. Только потом очень домой захотела. Приехала, и вот уже месяц почти в каком-то треморе.

– С непривычки, наверно. Обратная акклиматизация.

– Кстати, – Серафима достала из сумки коробочку, – вот подарочек из Нью-Орлеана, местный парфюм.

Официантка принесла непременный в «Подкове» взвар в эмалированных кружках. А так хотелось скорей настоящего. Глоток хреновухи – и сразу станет легче говорить, повалятся эти коросты.

– Ну а так – нормально, – продолжила Серафима. – Пьесу там написала. Но ее вряд ли поставят.

– Почему? У тебя ведь почти всё ставят.

– Ну, сатира такая… про политику. Когда там писала – уверена была, что расхватают по театрам, а теперь посмотрела – понимаю…

– Что понимаешь? – усмехнулась Оля. – Вернее, на что посмотрела? Спектакль по Жеребцовой у нас идет благополучно, хотя сама знаешь, как там про Ельцина. В Ельцин-центре… Шаламов. А ты там столько аллюзий напихала… Колись, не пьеса тебя волнует. Да?

Пора. И Серафиму затрясло. С ней такое бывало. Говорить о важном всегда тяжело. Вот писать – куда легче. Такие переписки у нее были с Лёней, Игорем Петровичем, другими… А говорить… Олю она считала ближайшей подругой, но их связывало именно то, что ее мучило, убивало, и говорить нужно было именно об этом.

– Сейчас… Выпить принесут.

– Ты опять подсела?

– Нет! – как-то испуганно дернулась Серафима. – Почти не пила всё это время. В Новосибирске только.

– А что в Новосибирске?

– Фестиваль… так… Решила после Айовы контраст испытать…

– Понятненько.

Наконец принесли графин, гренки.

– Сырные шарики будут через пять минут.

– Спасибо.

– Ничего больше не надумали?

Серафима уже разливала хреновуху по стопочкам:

– Нет.

– Мы позовем, если что, – стала раздражаться Оля, как человек, которого отвлекают от интересного. А интересное для нее сейчас были откровенности подруги.

Стукнулись стопочками, выпили мутное, в меру сладковатое и жгучее. Местную хреновуху Серафима любила – она не прибивала, как водка, не вгоняла в негатив, а бодрила. Потом, если перебрать, заставляла куда-нибудь мчаться, беситься, затем же происходил обрыв – отрубон. И весь следующий день крутило похмелье.

И сейчас ей хотелось сказать: «Много не будем». Но прикусила язык: с этой фразы начинались обычно самые безумные пьянки.

– Не могу я так жить больше, Оль, – решилась начать. И стопку крепко впечатала в столешницу. – Перед Америкой я… В общем, уезжала, как навсегда. Понимала, что вернусь, но психологически… Вернее, хотелось так, что возвращаюсь, а здесь все по-другому.

– В смысле? – вставила Оля явно, чтоб глубже втянуть ее в откровенность.