Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

«А ведь Григорьеву тоже непросто пришлось», – вдруг подумалось Мисе. Из-за появления Лёли в труппе в шестнадцатом году он перестал быть солистом, затем Дяг сделал Мясина постановщиком, и Григорьеву ничего не оставалось, как стать «папой Григорьевым», всегда на подхвате, нянька балерин-истеричек. А у него наверняка были амбиции, они ведь есть у всех балетных.

Григорьев поднял почти пустой стакан и хмуро в него уставился, будто увидел что-то пугающее.

– Рассказывайте дальше, – попросила Мися.

– Ох, – он глотнул из стакана, сморщился и шумно выдохнул. – Представление в Риме прошло неплохо, публика не заметила, что Дяг и Мясин взвинчены… Было даже какое-то мрачное волшебство на сцене, по крайней мере, на меня теперь так действует «Весна».

– Да, правда, – Мися припомнила свое потрясение от обновленной «Весны священной».

– Сергей Павлович устроил вечеринку с шампанским, причем в ресторане отеля, где остановился Леонид. Такое впечатление, что Сергей Павлович продумал собственный спектакль и готовился к нему. Понимаете, мадам Серт… – Григорьев замолчал, испуганно глядя ей в глаза.

– Ну?! Говорите же, – Мися тихо ругнулась, так велико было напряжение.

– Ох, я должен был чувствовать, должен был знать, что Сергей Павлович что-то готовит! Но нет… или все-таки это была импровизация, от нервов, от страха потерять Леонида? – Григорьев снова запнулся, пожал плечами. – Оказывается, Дягилев снял еще один номер в этом отеле. И я не знаю, с чьей помощью ему удалось напоить Верочку Савину. Эта девушка, она же сущий ребенок. Новорожденный ягненок. Может, это гадкий Беппо постарался? – уставился режиссер на Мисю.

– Вы меня спрашиваете? Откуда я знаю?!

– В общем, Леонид отправился в свой номер и там, наверное, заснул. Да и вообще я думаю, что отношения Мясина и Савиной невинные, он ведь и правда хотел жениться на ней… – Григорьев вдруг схватился за голову и стал мотать ею горестно, тихонько постанывая. – А теперь! Что, что же будет?

– Да что Серж сделал с ней? – Мися была в ужасе. – Скажете, наконец?! Она-то жива?

– Да, – Григорьев решительно отхлебнул виски. – Мне и самому стыдно, простите, мадам, даже произнести такое. Мое отношение к женщинам… – он нервно затряс головой.

«Господи, да кого волнует твое отношение к женщинам?» – чуть не крикнула Мися, готовая стукнуть Григорьева чем-нибудь. Но она лишь прикрыла глаза, ожидая услышать что-то страшное и заранее решив смириться с этим.

– Сергей Павлович напоил Верочку Савину, потом раздел, то есть снял с нее вообще всю одежду, взял ее, бедную, на руки и приволок в номер Леонида, – теперь Григорьев говорил тихо и монотонно. – Он с размаха бросил бесчувственную, ни в чем не повинную девушку на кровать Мясина. Сергей Павлович громко кричал, оскорблял ее и стыдил Леонида: «Вот, полюбуйся на свой идеал!», «Из-за этого ты хочешь разрушить наши жизни!», «Это на нее ты решил променять все, что мы создали!». Мне это Леонид сам рассказал. Может, преувеличил? – Григорьев вопросительно и с надеждой смотрел на Мисю.

– Господи, как хорошо! – Мися истерично расхохоталась. – Я-то испугалась! Оказывается, ничего, совсем ничего страшного!

– Но мадам, – Григорьев чуть улыбнулся, с недоумением, – чему вы радуетесь?!

– Я подумала, что Серж ее вообще убил, ага. Или покалечил. Ну а что было дальше?

Из кабинета вышел заспанный Серт, разбуженный ее смехом.

– Сергей Павлович на следующий день сидел взаперти и никого, кроме Василия, к себе не пускал. Не ел ничего. Выпил много, очень много! Но к вечеру позвал меня… он был весь красно-синий, только вокруг глаз черным-черно, я испугался, что его хватит удар. В тот день он говорил со мной очень коротко: «Поручаю тебе, вам, объявить господину Мясину, что он в труппе „Русского балета“ больше не работает. Отныне у нас нет ни постановщика, ни танцора по фамилии Мясин». От расстройства я чуть не упал.

Григорьев говорил по-французски с русским акцентом, иногда от волнения вставлял русские слова, которые Мися не понимала.

– Ну а Мясин что?

– Я должен был сказать ему про увольнение, такое поручение я получил от Сергея Павловича второй раз в жизни. Впервые это было после женитьбы Вацлава. И тогда я тоже должен был пойти к Ваце и объявить, что он уволен. Бедный, бедный Ваца, господи, как это было тяжело для всех, – вздохнул режиссер.