Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Дяг никогда не делал ничего случайного. Он задумал постановку, эдакую модную шутку, как раз к открытию Олимпийских игр, первых после войны. Спектакль про юных и сильных! Музыку к «Голубому экспрессу» он заказал Дариусу Мийо, которому тогда едва ли было тридцать, сценарий написал Кокто. Сейчас посмотри, у спортсменов есть свой стиль, их одежда отличается, даже хорошо продается. Взять вон теннисиста Лакоста хотя бы! – она пренебрежительно махнула. – А двадцать пять лет назад мы стали первыми. Дяг ведь вообще никогда не занимался спортом, не его стиль! Смешно было бы представить его спортсменом. Но, увидев мои костюмы для спектакля, сразу согласился; он всегда понимал все с одного взгляда, за одну секунду. Говорят о его тяжелом характере, а мне легко было с ним работать, потому что мы оба остро чувствовали время. И в этом очень, очень похожи… – мадемуазель курила и улыбалась всем лицом, глазами, она светилась. – Теперь уже нет, конечно, но раньше я любила теннис, пляж, лыжи зимой. Между прочим, и князь Дмитрий, и Бендор тоже были спортсменами, спорт в 24-м году был занятием для избранных, а я в «Голубом экспрессе» показала, что спорт может быть элегантным. Я создавала моду из собственных потребностей, как Робинзон Крузо строил свою хижину. И я же первая вышла на люди с загорелым лицом! – она покрутила ладонью вокруг своих морщинистых щек. Глядя на ее кожу, я решил, что, пожалуй, больше не буду загорать.

– Как ты из Брони Нижинской сделала теннисистку Сюзан Ленглен! Когда она вышла на сцену в белой короткой юбке и с повязкой на голове, как у Ленглен…

– Все смеялись! На репетиции мы хохотали, и Броня тоже смеялась. Лучшая спортсменка Франции Сюзан Ленглен на сцене «Гранд-Опера» с теннисной ракеткой! А до этого там были одни принцессы! Всякие Авроры! Нимфы закатывали глаза! – Мадемуазель вскочила, изобразив плавное движение руками и вытянув назад ногу. – Дягилев умел удивлять. И я этому у него училась.

– А что сказал Дягилев, узнав, что Стравинский влюбился в тебя?

Она фыркнула, пожав плечами:

– Ничего. Такие вещи больше волновали мадам Серт, это она вечно хотела все контролировать. Разумеется, Мися вмешалась и в конце концов все испортила! Она тогда мне страшно завидовала.

Про Мисю и Коко говорили: «У одной – ни одного романа, только мужья, у другой – ни одного брака».

– Как Стравинский признался тебе?

– У Игоря, конечно, был пресловутый славянский шарм: одаренность, эмоциональность, страсть – все сразу. Правда, любовь к виски тоже великая! Он пил не водку, а именно виски, всегда. На моей вилле в Граше тогда жили жена Стравинского, его мать, четверо детей, няня и, по-моему, две женщины из России, прислуга. А он твердил, что влюблен! Что мы поженимся! Было в этом что-то жестокое. Или детское. Не по отношению ко мне – я-то ни от кого не зависела. Когда я спросила, знает ли его жена о предложении, которое он мне сделал, он ответил, что да, как же, она лучший его друг и советчик. Представляешь? – мадемуазель прыснула и сделала большие глаза. – И потом, постоянным аккомпанементом, его вечные разговоры о нищете, о безденежье. Я поселила их в Граше вовсе не затем, чтобы видеть его чаще, а потому что хотела помочь. Все равно я не успевала ездить туда после работы. Это, разумеется, было временно, пока не поправится его финансовое положение. – Она развела руками и добавила раздраженно: – Послушай, ну какой может быть роман с человеком, который живет в твоем доме с десятью родственниками? А, Полё? Скажи, какая тут любовь? Жена кашляет и мучается от ревности, прислуга стирает, варит суп из капусты, вонючий, между прочим, и смотрит на меня как на кокотку! Дети орут, бегают везде, разбивают мои вазы. А потом русские тебе говорят: мадемуазель Шанель, в вашем доме слишком крутые лестницы, это опасно для наших малюток! Общение с родственниками мужчины, среди которых преданная, слабая здоровьем жена, мало способствует любви, как ты считаешь, Полё?

– Все-таки твои романы с русским великим князем Романовым и с Вестминстером – самые удивительные, – осторожно сказал я.

«Если уж будет книга, хорошо бы там написать о ее высокородных любовниках. Хотя вряд ли она расскажет», – думал я по дороге сюда.