Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

Мися помнила те дни. Тоже была поздняя осень, она и Леон Бакст сидели в гостиничном люксе и ждали известий, надеялись на чудо. Потом явился потрясенный Дягилев. Бакст курил, терзал свое пенсне, твердил одно и то же: как важно знать, купил ли Ваца на зиму теплые кальсоны или у него по-прежнему нет кальсон, а если кальсоны остались в его прежнем номере, то надо немедленно идти туда и выяснить, купил ли он новые, это поможет понять, собирается ли Ваца остаться в Париже… Тогда Мися, любившая Бакста, впервые на него прикрикнула, чтобы он прекратил, наконец, талдычить одно и то же про идиотские кальсоны! Дяг сначала просто плакал. Потом крушил все вокруг тростью. Страшная сила вырвалась из него и разнесла в щепки мебель в гостиничном номере, в коридоре, в холле. Мися с Бакстом спрятались в баре, сразу послали за полицией и на всякий случай за врачом.

– Как и в прошлый раз, на несколько дней Дягилев скрылся, – продолжал Григорьев. – Три дня мы с Пафкой и Валичкой Нувелем искали его по всему Риму и не могли найти, но нам помог этот наш приятель из эмигрантов, Семенов. Когда мы Дяга нашли, я говорил только с Василием.

– И что?

– Василий сказал, что Сергей Павлович чуть не умер, – Григорьев сморщился, словно собирался расплакаться. – Он разгромил два номера в «Гранд-отеле». У меня вот счет с собой… – Он достал мятую бумагу и положил на китайский столик. Мися брезгливо покосилась, но брать счет в руки не стала.

– Ой, ну это как обычно, – вздохнула она.

– Сержа надо лечить, – рассудительно пробасил Серт, взял стакан и потянулся за бутылкой, но она оказалась пустой, и после недолгого раздумья, словно с трудом поверив своим глазам, он отправился к барному шкафу.

«Григорьев с женой и все эти русские – что с ними станет, если что-то случится с Сержем? Бедные дети при больном короле. А Лёля как же?» – Мисе стало неуютно, будто и ее собственная жизнь с разрушением «Русского балета» могла рухнуть.

«Как же Дяг всегда боится, что его перестанут любить. И этот страх все портит в итоге. Это потому, что он рос без матери, бедный, бедный младенец, таким и продолжает себя ощущать. Одинокий принц! Мать покинула, бросила в страшный мир одного, и он остался незащищенным. Но моя мать тоже сразу умерла, однако я не боялась остаться без любви… а ведь получается – напрасно не боялась… Бедные мы, близнецы-сироты».

– Я выждал три или четыре дня, все думал, что вдруг Сергей Павлович опомнится и простит Мясина, не отпустит его. Или прощения попросит, раскается! Так хотел, чтобы все было по-прежнему. Мы все молились там, в Риме, о примирении, о смягчении сердец. Но потом Сергей Павлович мне сам позвонил и снова велел пойти объявить Мясину об увольнении. Леонид, надо сказать, при нашей встрече сначала был бодрым, даже шутил и улыбался. Похоже, он и правда любит и любим. Но когда я сказал о приказе Дягилева, он так изменился в лице! Я думал, может рухнуть на пол. Потом Леонид смог успокоиться и стал восхвалять себя. Ну, подбадривать… и еще… – Григорьев трясущимися руками полез во внутренний карман пиджака. – Леонид просил меня передать вам одну вещь. Я не знаю, почему вам. Но вот, мадам.

Мися взяла в руки коробочку с кольцом.

– Я тоже не знала прежде, почему мне. Но теперь поняла, кажется. Для Лёли это символ, что он и Серж расстались. Совсем, – она сама почувствовала, что слова прозвучали странно и страшно.

– С этим кольцом произошла история, – Григорьев от выпитого стал говорить слишком громко. – Слуга Беппо, негодник, пытался у меня его выкрасть – представляете?! Оно просто пропало из моей комнаты, а заходил только итальянец.

Мися передала кольцо мужу и пошла отдать повару распоряжение насчет ужина. Серт с огромным вниманием, насупив брови, рассматривал драгоценность.

– Ну как оно тебе, Жожо? – спросила Мися, вернувшись. Кольцо уже лежало не столике.

– Камень замечательный, работа старая, по моим ощущениям, возможно, начало семнадцатого века. – Серт снова взял кольцо в руки и прищурился. – Но внутри есть, вернее была, надпись. – Он поднес кольцо так близко к лицу, будто хотел надеть его на нос. – Похоже на какой-то древний восточный язык… сейчас понять трудно, что это за язык и что написано. Я бы не купил, – Серт отложил драгоценность.

– И как вы поступили с Беппо? – Мися увидела, что у Григорьева от выпитого слипаются глаза, и решила не дать ему заснуть, по крайней мере до ужина.

– Вызвал полицию, разумеется. Написал бумагу. Это не моя вещь, и наверное, дорогая к тому же, я не хочу неприятностей или, не приведи Господи, недоверия со стороны Сергея Павловича. Возможно, итальянец попадет в тюрьму. И поделом!

Швейцария, Лозанна, август 1949 года

Поль Моран