Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Князь Дмитрий Романов и Вестминстер! Как это… – она задумалась, сощурившись, скривив губы, – Реверди, наверное, сказал бы: они непохожи, как луна и солнце. Между ними ничего общего, кроме того, что оба принцы крови. Дмитрий был бледным и растерянным, как человек, отстраненный от своих обязанностей, предначертанных рождением и воспитанием. Мы познакомились вскоре после гибели Боя, как ты помнишь. Несмотря на свое горе, я была все же гораздо сильнее его. Мне всегда было интересно наблюдать за Дмитрием, хотелось понять, какими бывают люди, которые от рождения призваны управлять королевством – и вдруг теряют его, живут в стесненных обстоятельствах, не могут выйти из оцепенения. То есть далеко не по своей воле спускаются на землю к простым смертным. Да, падший ангел! Иногда я думала, что его жизнь можно сравнить с шекспировской, даже с античной трагедией. Скорее с античной, когда все внезапно рушится… Думаю, я была ему нужна больше, чем он мне. Много сил на общение я тратить не могла, у меня как раз стала невероятно хорошо получаться моя работа, и мы быстро отдалились друг от друга. Хотя одно время подолгу разговаривали, у него был своеобразный юмор, который мне нравился, правда, я не всегда понимала сути. Дмитрий, кстати, лучше говорил по-английски, чем по-французски, а я тогда вообще не знала этот язык. – Коко замолчала, подняла голову, глядя в небо, затем стала кивать и улыбаться. – Все же у него очень странная судьба, согласись. Позже мы общались только изредка, больше с его сестрой. Ему было непросто среди нас, обычных людей, – вздохнула она. – Видишь, он мало прожил, князь Дмитрий. Умер здесь неподалеку, когда мы с тобой еще и знать не знали, что оба тоже будем жить в Швейцарии.

– Его похоронили в Давосе? В 42-м?

– Да, недалеко здесь. Зима, снег, одиночество. Он был совсем один, говорят. Даже хоронили его всего трое или четверо случайных людей, представляешь? – Она спокойно посмотрела на меня и повторила: – Страшное одиночество.

Горничная позвала мадемуазель к телефону, и, пока ее не было, я походил по саду: повсюду среди кустов роз и жимолости были расставлены скульптуры львов. Там были и рычащие, и благодушные, крупные и небольшие скульптуры. В тени кустов я заметил пару флорентийских львов, играющих с шарами, а на клумбе в глубине сада, около солнечных часов, стояла скульптура крылатого венецианского льва, Коко собрала целую коллекцию царственных зверей.

– Знаешь, что рассказала мне сестра князя Дмитрия Мария? – вернувшись, продолжила Коко. – Она работала со мной какое-то время. Я вспомнила вдруг, княгиня говорила, что последний русский император Николай был кузеном Дмитрия и хотел, чтобы князь Дмитрий женился на его старшей дочери!

– Ну и что? – Меня никогда не занимали перипетии, увы, давно разрушенной семьи российского императора.

– А то, что единственный сын императора России был безнадежно болен, и если бы Дмитрий женился на царевне, то стал бы первым, после этого больного мальчика, претендентом на российский трон. Представляешь, я встречалась с возможным наследником царской короны огромной страны! – рассмеялась она. – Правда, не знаю, можно ли доверять словам его сестры. Княжна Мария всем рассказывала потом, что я ее обманула или как-то резко с ней обошлась. Написала так в своей книге. Но это чистое вранье! Просто она привыкла чувствовать себя принцессой, а для меня она была обыкновенной сотрудницей. Эти брат и сестра в глубине души всегда считали себя выше других… ну, меня это не удивляет, конечно. У меня-то все было наоборот, поэтому я сильнее.

– Княгиня тоже любила духи, как и брат?

– О духах не будем, сегодня только о любви! Духи – завтра! Тем более скоро Шпатц подъедет. На сколько твоя жена старше тебя? – вдруг спросила она и с улыбкой уставилась на меня, словно проверяя, скажу ли я правду.

– На девять лет. Почему ты спрашиваешь?

«У нее какие-то проблемы со Шпатцем? Он, насколько я помню, намного моложе ее, лет на пятнадцать».

– Просто я вдруг вспомнила Колетт. Знаешь, Колетт единственная женщина, которой я всегда восхищалась. Я считаю ее гениальной. Если бы еще она не выставляла напоказ свое обжорство! Нельзя же столько есть и все время толстеть; если кто-то съел две сосиски – я понимаю. Но двадцать две!

Я задумался.

– Согласен, Колетт неплохо пишет. Но гениальность?

– Она абсолютно неподражаема в своем отношении к жизни, – отрезала Коко.

Я не слишком близко знал Колетт, книг ее не читал, только заметки в газетах и журналах, и да, часто они были остроумными. Но я хорошо помнил историю конца 1942 года, когда нам с женой, особенно Елене, пришлось приложить большие усилия, чтобы третьего мужа Колетт, Мориса Гудикета, не отправили в лагерь из-за его еврейского происхождения. Шанель тогда тоже помогала писательнице.