Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Ты не читал ее «Зарождение дня»? Это же бесподобно! Она описывает, из собственной жизни, как в пятьдесят шесть или около того отказала влюбленному в нее молодому человеку и погрузилась в писательство, нырнула в работу, чтобы забыть о нем, потому что считала, что время любви в ее жизни прошло. И на этом книга заканчивается. А в своей собственной жизни Колетт вышла замуж за этого молодого человека, за своего Гудикета, когда ей было уже шестьдесят четыре! И по сегодняшний день они вместе, больше десяти лет.

Мне было не слишком интересно слушать про эти ободряющие сюжеты для женщин в возрасте. Я смотрел на мадемуазель: сколько же в ней всего намешано – уверенность и нервность, безошибочный расчет и наивный женский романтизм.

– Мы со Шпатцем решили пожениться, – произнесла она вкрадчиво, понизив голос. – Только умоляю, пока никому об этом не говори. Даже жене. И не дай бог узнает Мися! Я вас убью тогда обоих, Полё, – добавила она.

Вот это было неожиданно. Конечно, они вместе уже почти десять лет, привыкли друг к другу. Но если Коко выйдет замуж за бывшего офицера СС (могут ли эсэсовцы быть «бывшими»?), то остаток жизни должна будет провести в Швейцарии: ни во Францию, ни в Штаты ее не впустят. Хотя мы с Еленой тоже пока можем отсюда выезжать только в Испанию и больше никуда.

– Рад за тебя.

Значит, мадемуазель хочет предпринять еще одну попытку выйти замуж.

– Да это просто бумаги! В сущности, ведь мы давно женаты. Но все же это впервые в моей жизни.

Было заметно, что она волнуется и радуется.

Любоваться на Шпатца в роли жениха и обсуждать их свадьбу мне точно не хотелось. Отчего-то я не верил в его чувства, сам не смог бы объяснить почему.

– Дорогая, рад за тебя, поздравляю, – повторил я. – К сожалению, вспомнил: сегодня вечером у меня ужин с другом.

– Давай я выкурю последнюю, при Шпатце не могу. Ганс хочет, чтобы я жила долго! Спрашивай что-то напоследок, и пойду переодеваться, приводить себя в порядок.

– Мне интересно про герцога Вестминстерского, про Бендора, – я поспешил воспользоваться ее благодушием. – Ты мало кому о нем рассказывала.

– Бендор был просто слишком богатый человек, – фыркнула мадемуазель. – Это все равно что быть чересчур высоким, такая разновидность легкого уродства. Если высокий, то ты не можешь найти себе кровать. А если самый богатый в мире – тебе просто не с кем общаться, вечно подозреваешь, что с тобой поддерживают отношения только из-за денег. Потом даже привыкаешь к этому, наступает такое… своеобразное смирение богача, но ты не можешь найти любовь.

– Но тебя Бендор не боялся?

– Он чувствовал, что я не охочусь за ним, как все эти англичанки, – пренебрежительно усмехнулась мадемуазель. – У Бендора на лбу было объявление: «Охота запрещена», словно у лисы или у зайца. А мне это было и не нужно! Как ни странно, у нас было много общего: оба любили лошадей, скачки, скорость, у обоих было одинокое детство… смешно, да? У меня – и у самого богатого человека в мире, ну, он в Англии самый богатый, по крайней мере. Наше детство было похожим, угрюмым и одиноким. Он был изолирован из-за своего происхождения. Я же выросла одна из-за гордости и природной непохожести на других. Возможно, я все же чувствовала себя гораздо свободнее. Мы много говорили с ним об этом, это интересно сравнивать.

– На каком языке?

– Он говорил по-французски лучше меня, Полё. Любопытно, ведь Бендор совершенно не знал пределов своих владений, не помнил, сколько всего громоздкого, старинного и баснословно дорогого ему принадлежало, – ну, кроме семнадцати «Ройллс-Ройсов», лошадей и двух огромных яхт – вот это он любил, про них помнил, конечно. Но я даже ни разу не видела его в новой одежде, а башмаки у Бендора были – просто ужас! Думаю, я купила ему его первые новые ботинки. Он всю жизнь только и делал, что боролся со скукой и окружал себя паразитами. Кстати, пока я была с Бендором, я исчерпала в себе всю леность, которая глубоко таится во мне под коркой трудолюбия. Это было беспомощное, отвратительное безделье богачей, по силе страдания оно во много раз превосходит испытания бедности. Ну, и больше ничего интересного про Бендора вспомнить не могу, вообще ничего, – поморщилась она. – Мне надоело говорить про него.

Я почувствовал, что у нее осталась обида на герцога, и что вряд ли она расскажет мне об этом. Трудно представить, какие возможности, какую жизнь в недосягаемом, закрытом для обычных людей обществе увидела она – и потеряла, вероятно, не по своей воле. Их роман был сказочной историей про любовь могущественного аристократа к талантливой девушке из французской провинции, современной притчей про принца и пастушку. Насколько я знаю, в 1930-м Бендор женился на знатной молодой женщине, которая могла рожать наследников. «Герцогинь много, а я – одна!» – говорила Коко, повторяла это часто, чтобы все запомнили: не ее отвергли, а она отказалась. Мне кажется, какое-то время Коко все же страдала. Но потом у нее начался новый этап плодотворной работы – и роман с Полем Ирибом, который мог бы закончиться свадьбой, если бы не скоропостижная смерть Ириба.