Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Нет, – покачала головой Коко. – Невозможно. Бендор еще вчера хотел плыть в Неаполь и потом дальше. Он терпеть не может торчать на одном месте. Для него личное расписание важнее всего.

– Почему мы-то должны жить по его расписанию?

– Потому что мы плаваем на яхте, Мися! У нее есть хозяин, пунктуальный англичанин, и он почему-то не собирается бесконечно потакать тебе! Мы и так четвертый день стоим здесь, ради того чтобы ты, видишь ли, налюбовалась на «Грозу» своего Джорджоне и сходила к гадалке! Только из-за тебя, заметь, Бендор и так уже один раз поменял собственные планы! – раздраженно выговаривала Шанель.

– Могу и одна здесь остаться, подумаешь, ага, с большим удовольствием, – надулась Мися. Она снова поднесла открытку к глазам. – Дяг пишет, что плакал на «Тристане» как дитя, Маркевич даже напугался. Бедный, бедный Серж, он, наверное, громко хлюпал носом. Похрюкивал!

– Серж постарел, а этот Маркевич слишком молод, чтобы понимать Дяга и его чувства. Не представляю, о чем они вообще могут друг с другом разговаривать.

– А ты, – сердито вскинулась Мися, – как всегда, лучше всех знаешь! Все должны считаться с твоим мнением! Во-первых, Маркевич все-таки музыкант, значит, тонко чувствует. И потом, ему всего семнадцать! Или шестнадцать? Он лицом очень похож на Лёлю Мясина в юности, тебе не кажется? – задумалась Мися. – Дяг будет его развивать, он и сейчас, вместо того чтобы отдохнуть, поехал на оперный фестиваль ради Маркевича.

– Мне этот мальчик показался самовлюбленным, такого трудно научить.

– У Дяга всегда получается! Вспомни Мясина, как он изменился под влиянием Дяга. Или Лифаря – вон каким у нас стал Лифарь! Ты сама видела, «Блудный сын» потрясающе получился.

В июне в театре Сары Бернар в Париже была премьера балета «Блудный сын» на музыку Сергея Прокофьева. Хореография Баланчина показалась многим суховатой, слишком сдержанной, но музыка была непохожа ни на какую созданную прежде. И как под эту музыку танцевал Серж Лифарь! В его исполнении было много боли, слабости – но и отчаянной решимости выжить. Все в зале были потрясены. Спектакль получился общей молитвой обездоленных русских артистов. Каждый из эмигрантов видел в этом балете отражение своего пути, чувствовал связь притчи о блудном сыне со своими скитаниями. Когда Лифарь в финальной сцене припадал к ногам отца и тот утешал его, баюкая, как больного младенца, многие в зале заплакали.

За ужином в «Капуцинах», когда отмечали успех, Дягилев, у которого в глазах весь вечер были слезы, поднял тост за «Сережу Лифаря, большого, настоящего артиста, станцевавшего сегодня свою лучшую партию». Лифарь сидел в тот вечер между Коко и Мисей, они чувствовали, как он дрожит.

– Главное, Дяг ожил и счастлив, – заключила Мися. – А уж из-за кого он теперь такой – лично мне плевать.

«Из нас троих и правда сейчас он, наверное, самый счастливый, – размышляла Коко. – Что бы ни принесло это увлечение потом, сейчас для него эта влюбленность – солнечное утро». Она вскрыла конверт с письмом от Сержа Лифаря, из Парижа, оно было адресовано им обеим.

– От Сержа-младшего, – вслух прочла Коко. – «Мы заканчивали сезон в Париже без Дяга. Успех есть, огромный…», потом Серж пишет, что несчастен, почти год как мучается от… Так, он пишет: «Страдаю от одиночества и непонимания». Вот что происходит с Лифарем из-за малолетнего композитора!

– Думаешь, Лифарь ревнует Дяга к Маркевичу? Лифа-а-арь? – удивленно протянула Мися.

– Ему приятно, что ли, быть «бывшим»? Оставаться главным танцовщиком, общаться с Дягом и видеть, что он восхищенно смотрит на другого? Как когда-то смотрел на него? Лифарь же не идиот.

– Вокруг Дяга всегда так. Он будто специально увеличивает давление в каком-то бешеном котле, в своем безумном маленьком мире. Еще ведь есть Кохно, – Мися поморщилась с легким отвращением.

– Кохно никто не любит. Неприятный тип. Лифарь здесь пишет, что Дяг попросил его приехать в Венецию, – прочла Коко. – Серж-младший постарается приехать числа десятого августа: «Очень рад буду быть снова в Венеции с Дягилевым, как в прежние времена. Люблю вас обеих и нежно заключаю в дружеские объятия».

– Они оба, Дяг и Серж Лифарь, будут здесь завтра или послезавтра! А мы уезжаем, как нарочно… – запричитала Мися. – Ты будто радуешься, когда все делается назло мне.

– Хватит, уплываем! Мы уплываем отсюда! – оборвала ее Коко. – Может быть, ты, как всегда, забыла, но скоро мой день рождения! Бендор хочет сделать сюрприз – он мне проболтался. Сегодня же плывем в Неаполь, потом куда-то в сторону Нормандии, на его виллу, там нас ждет что-то необычайное. Поняла?

– У него что, виллы по всему миру? – брезгливо поинтересовалась Мися.

– Да, – усмехнулась Коко. – По всей Европе. Ты еще увидишь Итон-Холл, где он родился, план замка я изучала года два, чтобы не заблудиться по дороге в туалет.

– Могу себе представить эти туалеты. Зачем мне видеть уродство? Я не обязана… давай хотя бы напишем Сержам или телеграмму пошлем, иначе они оба обидятся.