Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно хорошо: все не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим – таинственным, непосредственным отражением (12: 270).

Это понимание супружеской связи во многом сходно с интерпретацией Сеченова, согласно которой, идеализируя женщину, мужчина ассоциирует с ней свои лучшие чувства и наслаждения. Важное отличие, конечно, состоит в том, что Сеченов избегает толстовского языка морали («хорошее и дурное») и оперирует категориями утилитаризма («наслаждение»), но это не отменяет этического аспекта его физиологической теории. Более того, само повторение слова «отражение» в этом описании отсылает к концепции рефлекса, в основе которого лежит метафора отражения: считалось, что стимуляция чувственных нервов «отражается» в специальных нервных центрах и проецируется на двигательные нервы, которые в свою очередь вызывают мышечную реакцию (на протяжении своего трактата Сеченов часто называет рефлексы «отраженными движениями»)[991]. Безусловно, «таинственное и непосредственное» отражение у Толстого далеко от механистического и опосредованного процесса физиологического рефлекса, но базовый механизм любви и ее моральный элемент совпадают у обоих авторов.

Толстой, без сомнения, был знаком с сеченовской теорией рефлексов во время работы над эпилогом «Войны и мира» (весь роман был опубликован в 1869 году, когда трактат Сеченова был широко известен). Проблема свободы воли занимает важное место во второй, философской, части эпилога; более того, имя Сеченова упоминается дважды в черновиках этой второй части, где Толстой размышляет о различных естественно-научных дисциплинах и ссылается на Сеченова как представителя, или даже персонификацию, физиологии как науки, которая участвует в общем деле приближения к истине о природе человека[992]

. В окончательной версии эпилога прямое упоминание о Сеченове отсутствует, но отсылка к его теории рефлексов остается, хотя и в более полемическом контексте:

В наше время большинство так называемых передовых людей, то есть толпа невежд, приняла работы естествоиспытателей, занимающихся одной стороной вопроса, за разрешение всего вопроса.

Души и свободы нет, потому что жизнь человека выражается мускульными движениями, а мускульные движения обусловливаются нервной деятельностью; души и свободы нет, потому что мы в неизвестный период времени произошли от обезьян, – говорят, пишут и печатают они, вовсе и не подозревая того, что тысячелетия тому назад всеми религиями, всеми мыслителями не только признан, но никогда и не был отрицаем тот самый закон необходимости, который с таким старанием они стремятся доказать теперь физиологией и сравнительной зоологией. Они не видят того, что роль естественных наук в этом вопросе состоит только в том, чтобы служить орудием для освещения одной стороны его» (12: 326. Курсив мой. – В. С.

).

Очевидно, что Толстой критикует не столько саму сеченовскую физиологию (или теорию эволюции Дарвина), сколько экстраполяцию их выводов на объяснение человеческой природы в целом, характерную для современных ему радикалов, – объяснение, не способное, по мнению Толстого, разрешить дилемму свободы и необходимости.