Рыцарь пентаклей

Но, несмотря ни на что, Нильс поднялся, подошёл к гнусной роже и, снова заурчав, неуклюже плюхнулся в грязь, вызвав очередное «о-о-о». В два счёта рожи окружили оборотня и принялись, улыбаясь и гыгыкая, его чесать, уделяя особое внимание толстым пушистым щёчкам.

Предводитель заорал во всю глотку:

— Вы что вообще делаете?! Вы его бить должны! Это же нечисть!

— Извини, — толстяк с лицом, покрытым россыпью угрей, пожал плечами. — Но ты посмотри на него!

Нильс взмахнул лапами и заурчал. Рожи заулыбались шире и принялись вычёсывать его с утроенной силой.

— И что?! — возмутился главарь. — Это же он! Тот торгаш! Который продаёт грязь вашим доверчивым мамам и бабушкам.

— Мою маму в своё время повесили за убийство папы, — ответил кто-то.

— А моя в тюрьме за воровство и бродяжничество. И бабушка вместе с ней.

Предводитель взревел как буйвол.

— Если сейчас же приказ не будет выполнен, никто не получит денег!..

Молчание. Нильса прекратили вычесывать.

Оборотень издал вопросительное: «Ур-р?», но в этот раз на него не обратили внимания.

— Что значит, не заплатят? — обиженно спросила одна из рож.

— Это что ж, мы зря весь вечер и ночь этих торгашей ловили?

— Да! — злорадно ответил главарь. — Ни золотого. Если вы что-то и получите за неповиновение, так это наказание! Так что вперёд!

Взгляды скрестились на Нильсе, которые сложил лапы перед мордочкой и состроил самый грустный взгляд на всём белом свете.

— Нет, ну это уже ни в какие ворота, — сказал один из гнусных, и остальные одобрительно загудели.

— Ай! Идиоты! — вскрикнул предводитель, брызгая слюной. Дёрганой походкой он подошёл к панде и занёс над головой медведя дубинку с вбитыми гвоздями. — Смотрите, как надо!..

Гнусные рожи потупили глаза и отвернулись, чтобы не видеть печального взгляда пушистого мишки, а предводитель хорошенько размахнулся и… с воплями поднялся в воздух, облепленный стаей летучих мышей.

Над Сточной улицей раздалось шипение: не бессильное шипение вампира-пацифиста, а громкое, оглушительное и зловещее, наводящее ужас на любого жителя северных лесов и скал. Рожи мгновенно сориентировались и разбежались.

Нильс, неожиданно оставшийся в одиночестве, неуклюже перекатился и встал на задние лапы. Он приготовился к худшему и спасения не ждал, и потому был озадачен. Вопли бандита где-то вверху отдалялись и становились всё тише. Нильс огляделся, принюхался, с тоской посмотрел в тёмное небо, громко фыркнул и поковылял вслед за напарником.

— Не надо! Пожалуйста, не надо! Не кусай меня! — далеко разносилось над высокими крышами Брунегена, и Нильс гадал, насколько ужасными будут завтрашние слухи.

Шерсть на лапах и животе панды покрылась слоем липкой вонючей грязи. Во многом из-за этого Нильс не любил обращаться в черте города, но сейчас было не до личной гигиены: медведь упорно бежал (хотя верней будет сказать «переваливался») вслед за безнадёжно удалявшимися воплями. Он пыхтел, урчал, шумно сопел, но никак не мог двигаться быстрее Виго. Нильс уже проклял всё на свете и чувствовал, как к нему в виде предательской слабости конечностей подкрадывается отчаяние, когда увидел впереди острый шпиль заброшенной башни с часами, стрелки которых остановились на без четверти двенадцатого.

В стенах строения зияли проломы (кто-то явно прельстился дармовыми строительными материалами, и по цвету кирпичных «заплаток» на стенах близлежащих домов можно было понять, кто), крыша лишилась большинства черепицы, а в гнёздах на стрелках вылупилось и выросло не одно поколение голубей, но башня всё ещё стояла. По крайней мере, пока.

Нильс заметил, как кричащий вихрь скрылся в одном из широких окон, и поспешил туда изо всех своих немногих пандовых сил.

Забраться в башню оказалось не так уж просто: вход был завален грудой битого камня. Нильс несколько раз пытался её штурмовать, но неизменно скатывался и смешно плюхался у подножия. Какое-то время он просидел, раздумывая, стоит ли боль, сопровождающая перерождение обратно в человека, выигрыша в подвижности — и со вздохом понял, что всё-таки стоит.

Панда заурчал, но на этот раз от боли — громко и с визгливыми нотками — и, завалившись набок, принялся кататься по ступенькам, выгибаясь от невыносимых мучений.

Шерсть отслаивалась вместе с кожей, оставался лишь самый нижний её слой — практически оголённое мясо. На тело моментально налип песок — и, словно боли было недостаточно, к ощущениям от превращения прибавилось непередаваемое чувство, будто тело Нильса обрабатывали крупнозернистой наждачной бумагой.

Рычание и крики до сорванного голоса.

Когти, скребущие камень, отламывались, и на их месте вырастали обычные человеческие ногти, которые в свою очередь тоже скребли камень и ломались…

Превращение заняло немного времени, и вскоре на камнях в позе эмбриона лежал человек.

Всхлипывая, Нильс поднялся и, пошатываясь, принялся взбираться по груде обломков, заваливших вход. Камни были острыми, но в сравнении с болью, пережитой при превращении, уколы и порезы даже не ощущались — подумаешь, лёгкое покалывание.