То, что раскинулось внизу, казалось безграничной призрачной равниной, тут и там мерцали изолированные точки света, одни — постоянные, другие то вспыхивали, то меркли, но все — неподвижные. Тем не менее других линий там не было — только моя тропа и та, что пересекала ее. Кроме моего дыхания и моих же шагов, других звуков не было. Не было ветра, не было необычных запахов, и погода стояла столь мягкая, что не вызывала никаких чувств. Вновь с обеих сторон возникли какие-то темные контуры, но у меня не было особого желания их исследовать. Все, чего мне хотелось, — как можно быстрее разделаться с местными проблемами, убраться отсюда ко всем чертям и заняться собственными делами.
Затем через неравные интервалы по обе стороны от тропинки начали появляться подернутые дымкой заплаты света — колышущиеся, не имеющие источника, то вдруг возникающие, то исчезающие в небытии. Казалось, будто просвечивающие, покрытые пятнами занавеси висели рядом с тропой, и я поначалу не останавливался, чтобы рассмотреть их, пока темные области не стали все уменьшаться и уменьшаться, сменяясь затенениями со все большей и большей контрастностью. Казалось, что идет настройка, со все возрастающей чёткостью обрисовывающая знакомые предметы: кресла; столы; припаркованные машины; витрины магазинов. Вскоре внутри этих живых картинок начали возникать блеклые цвета.
Я остановился рядом с одной из картинок и вытаращился на нее. Это был красный «шеви» 57-го года выпуска, запорошенный снегом, припаркованный в очень знакомом с виду проезде. Я приблизился и протянул руку.
Левая кисть и рука до плеча исчезли, погрузившись в тусклый свет. Я потянулся, чтобы коснуться левого вертикального стабилизатора. Смутное ощущение контакта и слабый холодок. Я провел рукой вправо, смахивая снег. Когда я отдернул руку, она была в снегу. Тут же картина стерлась, оставив черноту.
— Я специально использовал левую руку, — сказал я, — с тобой на запястье. Что там было?
— Это была реконструкция артефакта, извлеченного из моей памяти. Моя картина — Полли Джексон! — увеличенная до реальных размеров.
— Выводы?
— Дерьмо, — высказался я, повернул прочь и потрусил дальше.
— Тогда это удалось, — признал я. — Эй, «Что-то»! — прокричал я. — Слышишь? Ты победило. Ты совершенно сбило меня с толку. Могу я теперь идти домой? Хотя если ты еще чего-то пытаешься добиться, то тебе это не удалось! Я полностью утерял суть!
Последовавшая за этим ослепительная вспышка повергла меня на тропу и на несколько долгих минут лишила зрения. Я лежал напряженный и ожидающий, но удара грома не последовало. Когда зрение прояснилось и мышцы перестали конвульсивно дергаться, всего лишь в нескольких шагах от себя я увидел огромную царственную фигуру: Оберон.
Правда, это оказалась статуя, копия той, что стояла в дальнем конце Гран Конкур в Янтаре, или, возможно, даже подлинник, так как при более внимательном осмотре на огромном плече я заметил птичий помет.
— Настоящая вещь или конструкция? — спросил я вслух.
Я медленно поднялся.
— Я понял так, что вот он — ответ, — сказал я. — Только не пойму, в чем его смысл.
Я протянул руку, чтобы коснуться статуи, и почувствовал скорее холст, нежели бронзу. В то же мгновение моя перспектива каким-то образом сдвинулась, и я ощутил, что трогаю большой, куда больший, чем в реальности, портрет Отца Своей Страны. Затем границы его заколыхались, постепенно исчезли, и я увидел, что он был частью одной из тех смутных живых картин, мимо которых я уже проходил. Затем она пошла волнами и пропала.
— Сдаюсь, — сказал я, шагнув сквозь то, что мгновением раньше было картиной. — Ответы больше запутывают, чем та ситуация, которая порождала вопросы.
— Наверное, так. Но мне и так это известно.