Сборник статей, воспоминаний, писем

   29 октября он готовился выступить в сцене из "Бронепоезда" в Доме ученых. Днем в Кремлевской больнице ему просвечивали легкие: открылось подозрительное затемнение. Ему сразу же было запрещено работать, хотя он упорно отстаивал необходимость не срывать вечернего выступления. Самочувствие у него было бодрое, тем сильнее подействовало на него категорическое требование врачей. Он покорился. 2 ноября переехал в Кремлевскую больницу, где начались подробнейшие исследования и консилиумы виднейших специалистов. Был заподозрен рак легкого.

   7 ноября в газете "Культура и жизнь" появилась качаловская статья: "С_л_у_ж_е_н_и_е_ _Р_о_д_и_н_е_ -- _в_е_л_и_к_о_е_ _с_ч_а_с_т_ь_е". "...Сила советского искусства -- в его глубоком и заразительном оптимизме, в его органической связи с жизнью народной, в его смелой боевой целеустремленности. Такое искусство способно и радовать и воспитывать зрителей".

ПОСЛЕДНИЙ ГОД

"...Жизнь люблю, самый процесс жизни люблю.

И не понимаю, и не принимаю смерти".

1933 год. Из письма.

"...Я все надеялся, что со старостью эта

жадность и привязанность к жизни будет

затихать. И мне казалось, что чем дольше

будет длиться моя старость, тем легче и

спокойнее перенесу умирание. А вот за этот

год утратил эту надежду... Чорт знает до чего,

иногда прямо до слез не хочется умирать!"

1945 год. Из письма.

   Последний год жизни Василия Ивановича -- тема для всех непосильная. Одно совершенно несомненно: беспрерывный (вопреки болезни), идущий до последних дней жизни, поражающий умственный и творческий рост Качалова не мог не ощущаться всеми, кому так или иначе посчастливилось прикоснуться к его душевным просторам.

   Пока можно только попытаться вспомнить, что и как читал он во время болезни.

   Он был уже в Кремлевской больнице, когда пришло письмо от молодого актера В. И. Морозова, фронтовика-орденоносца (Одесса). Он прислал фотографию Качалова, вырезанную из журнала "СССР на стройке". С этой фотографией семнадцатилетним мальчиком Морозов пошел на фронт и пронес ее от Сталинграда до Варшавы. Несколько раз он был тяжело ранен, временно терял зрение и слух. Когда-то он услышал, как голос Качалова по радио сказал: "Буря! Скоро грянет буря!" С этими словами Морозов дрался у стен Сталинграда, форсировал Неман и ворвался в Варшаву. "Нельзя описать то высокое преклонение и ту огромную любовь, которыми окружает Вас наш великий русский народ,-- писал он.-- С чувством гордости за этот народ, с душой, переполненной теми же чувствами, пишу я Вам это письмо".

   Уже в ноябре 1947 года по Москве распространился слух, что у Качалова рак легкого. Многим из старых зрителей хотелось успеть поблагодарить его за радость, которую давало людям его искусство. Он получал взволнованные, но сдержанные письма. Вероятно, понимал их скрытый смысл, но молчал, только просил за него ответить.

   Радиопередача чеховской повести "В овраге" вдохновила какого-то старого москвича -- он прислал сердечное письмо и стихотворение "Слушая Качалова...", которое начиналось так:

   Сегодня вечером у микрофона

   Вновь зазвучал чудесный голос твой,

   И слушала тебя страна родная,

   Василий Иванович Качалов дорогой!

   Почти одновременно пришли письма от группы врачей, от группы инженеров. Там были строки: "Оглядываясь назад, мы понимаем, насколько беднее была бы наша жизнь, если бы у нас не было Вас, Вашего огромного талантища. С Вами было ярче, интереснее жить и радостнее трудиться. Многим, что было и есть в нас,-- и в нашей жизни, и в нашем труде,-- мы обязаны Вам, дорогой наш, любимый горячо, преданно вот уже более 30 лет. Спасибо Вам, большое русское спасибо от всего сердца!"

   Когда уже весной Василию Ивановичу прочли воспоминания Олега Фрелиха о роли Качалова в истории формирования русских актеров более молодого поколения, В. И. сдержанно сказал: "Как некролог -- неплохо".

   После трех месяцев лечения в "Барвихе" он переехал к себе на дачу на Николину гору. Как-то, идя по шоссе, он был остановлен совершенно незнакомым шофером. Увидав Василия Ивановича, шофер повернул машину и подъехал к нему.

   -- Василий Иванович! -- сказал он взволнованно.-- Вы здесь... Как мы о Вас беспокоились!

   Качалов был очень тронут.

   Совсем особенную, очень личную и очень взволнованную любовь к Пушкину и Льву Толстому В. И. пронес до последнего дня жизни. Весной в "Барвихе" он часто читал пушкинскую лирику -- "Памятник" и "Погасло дневное светило" -- совсем по-новому. В один из больничных периодов последних лет он писал: "Читаю эпилог "Войны и мира" -- с трудом, но кое-где и с восторгом. И не только эпилог, а что попадется. Пожалуй, это больше всего скрашивает жизнь -- Толстой вообще". Тогда же он восхитился каким-то толстовским письмом: "Вроде как еще раз залюбовался на этого мужчинищу -- почти в 70 лет так чувствовать! Это еще больше, чем в 82 завопить: "Я жить хочу! Я хочу свободы!"