Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

— Так там же была только транспортировка... Дело техническое, принял — отправил. И люди другие. А тут...

Они же умнее меня! — вырвалось у него с бесстыдной откровенностью. Рачковский поскучнел, сказал нахмурившись:

— Не приходится сомневаться. Умнее. Но не думайте, что вы один занимаетесь наблюдением. Пока что сведения мало расходятся. Но работа ваша вялая. Я рассчитывал, что вы сумеете действовать. Не только наблюдать. Ошибся. И теперь — даю две недели срока. Ваши подопечные должны совершить акцию. Противоречащую английской конституции. Или хотя бы дающую материал для статьи об их деятельности.

—• Вы сказали, Петр Иванович, что есть еще...— он инстинктивно оглянулся,— есть еще, так сказать, осведомители, так, может, соединенными усилиями?..

— Да вы, я смотрю, совсем младенец! Неужели вам не объяснили еще в Питере, что в нашем ведомстве содружеств не существует? По крайней мере для внутренних агентов. Могу вас уверить, что в окружении Степняка, например, вы десятки раз видели своих коллег и не догадывались об их роли. Впрочем, надеюсь, как и они о вашей. Понятно? Помните, что время не ждет. Иначе — не обессудьте,— и он сделал жест по направлению к двери, как бы выпроваживающий Гуденку.

Тот потянулся было снова за желтой папкой, но Рачковский сказал:

— Это еще может пригодиться. Для статьи. Как орнамент. Так сказать, гарнир к основному блюду. Вот и позаботьтесь о нем.

Несколько дней после визита к Рачковскому Гуденко ходил совершенно опустошенный, не в силах собраться с мыслями, не то что сочинить какую-нибудь антиконституционную акцию со стороны «преступных эмигрантов». Голова отказывалась работать, и только одна мысль не давала покоя: кто же еще из его коллег вращается в окружении Степняка и его друзей? Первым попал под подозрение некий студент, приехавший с рекомендательным письмом от Короленки. Он чем-то не понравился Степняку, похоже, даже показался подозрительным. Но он и пробыл-то в Лондоне всего четыре дня, а затем отправился в Ирландию. А какие в Ирландии политические эмигранты? Не то. Курочкин? Но он настолько замкнут и погружен в свою работу, так нелюбопытен, что никому не придет в голову делиться с ним своими планами и намерениями. Двойной игры со стороны Волховского, Кропоткина, Чайковского он ни на минуту не допускал. Может, кто-нибудь из англичан? Но с какой стати эти опытные подпольщики будут посвящать англичанина в свои тайны? Ради чего? Что они могут сделать в России? Почему-то ему не приходило в голову, что он не так часто бывал у Степняка и Волховского, чтобы знать всех их гостей.

Несколько успокаивала только мысль, что если он сам не знает, кто его коллега, то и тот ничего не знает о нем. Впрочем, от этого не легче. Задание Рачковского не может быть выполнено. Какой заговор? Против кого? Какие такие антиконституционные акции? Вернее всего, что эмигранты занимались открытой гласной пропагандой, рассчитанной на Европу. А если помогали чем русским, кроме нелегальной литературы, то концы так глубоко запрятывали, что до них и не докопаешься. Да, ухватить за хвост этого увальня, этого медвежеватого, простодушного с виду Степняка немыслимо. Скользкий, как уж, не уцепишься.

Теперь выход найден.

Хвастливое признание наборщика, что он может подделывать даже сотенные ассигнации, окрылило Гуденку. Идея приспособить типографию Вольного фонда для печатания русских денежных знаков почудилась близкой и заиграла в его воображении всеми цветами радуги. Он гордился самой мыслью: фабрика фальшивой монеты — это же его детище! Такое не приходило в голову даже Рачковскому. И это действительно акция антиконституционная. Это слово еще в номере у Рачковского огорошило его, да так и осталось зловещим жупелом и к тому же задачей неосуществимой. А теперь — впереди гала-представление. Все технические подробности предприятия совершенно неважны. Можно допустить, что Курочкин не такой уж блестящий копиист, как ему самому кажется. Что за беда! Важно, чтобы типографию накрыла английская полиция в момент изготовления фальшивых ассигнаций. Лишь бы уговорить этого угрюмого Сергея Геннадиевича, опоить его до полубезумия, «до мании грандиоза». Внушить, что он наследник Гарибальди. Что надо, подобно его незабвенному кумиру, начинать дело, спасая порабощенные народы Южной Америки; кто там, к черту, разберется в русских ассигнациях. Вскружить голову этому мрачному олуху, сыграть на слабой струне. Он ведь, кажется, из затаенных честолюбцев, трусливых гордецов, которые так боятся провала, заранее трепещут в ожидании любой неудачи, что готовы на всю жизнь забиться в щель, лишь бы избежать возможного фиаско. Надо поить его сегодня, завтра, поить неделю до умопомрачения, вдохновить, зажечь фантазию.

Характеристика Курочкина, внезапно возникшая в воображении Гуденки, была слишком упрощенной. Честолюбивые мечты просыпались и начинали бушевать в нем лишь в дни запоя, когда вырывались наружу все надежды, загнанные глубоко внутрь тяжелым детством.