Семь мужей Эвелин Хьюго

– Явились почти на сорок пять минут раньше, – шепчет мне Грейс. – Эвелин ни свет ни заря вызвала визажиста, чтобы тот заранее привел ее в порядок. В полдевятого пришел консультант по освещению, показал самое удачное место в доме. Оказывается, это терраса, которую я особенно и не убирала, потому что на улице все еще холодно. В любом случае последние два часа драила террасу сверху донизу. – Грейс шутливо склоняет голову мне на плечо. – Слава богу, что ухожу в отпуск.

– Моник! – окликает Фрэнки, увидев меня в коридоре. – Ты почему так долго?

Я смотрю на часы.

– Сейчас одиннадцать ноль шесть.

Я помню, как пришла к Эвелин Хьюго в первый день. Помню, как сильно нервничала, какой величественной и недосягаемой она казалась. Теперь я вижу ее мучительно, страдающе человечной. Но для Фрэнки все это в новинку. Она не видела настоящую Эвелин. Она все еще думает, что мы фотографируем не столько человека, сколько икону.

Я выхожу на террасу и вижу Эвелин среди осветительных приборов, отражателей, проводов и камер. Вокруг суетятся люди. Она сидит на табурете. Ее седые волосы развевает искусственный ветер. Эвелин снова выбрала свой любимый изумрудно-зеленый цвет – на этот раз шелковое платье с длинными рукавами. Где-то на заднем фоне звучит Билли Холидей. За спиной Эвелин светит солнце. Она – центр вселенной.

И чувствует себя как дома.

Она улыбается в камеру, ее карие глаза сияют, но не так, как при мне, а по-особенному. В центре внимания, на глазах у всех она держится естественно и уверенно, и я спрашиваю себя, какая Эвелин настоящая – та, с которой я разговаривала последние две недели, или та, которую я вижу перед собой сейчас. Даже в свои почти восемьдесят лет она распоряжается всем и всеми. Звезда – всегда и навсегда звезда.

Эвелин родилась, чтобы стать знаменитой. Ей помогло тело. Ей помогло лицо. Но сейчас, впервые наблюдая ее перед камерой, я понимаю, что, даже родившись с меньшими физическими способностями, она, вероятно, все равно достигла бы вершины. Просто в ней есть нечто. Это особенное, неуловимое нечто, заставляющее людей останавливаться и смотреть на нее.

Она замечает меня за спиной у одного из осветителей и машет рукой, подзывает к себе.

– Всем, всем. Нам нужно несколько фотографий – Моник и меня. Вместе. Пожалуйста.

– Ох, Эвелин, – вздыхаю я. – Я не хочу фотографироваться.

Я не хочу даже находиться рядом с ней.

– Пожалуйста, – говорит она. – Чтобы этот момент остался в памяти.

Кто-то смеется, как будто Эвелин шутит. Потому что, конечно, никто не мог забыть Эвелин Хьюго. Но я знаю, что она говорит серьезно.

И вот, в джинсах и блейзере, я подхожу к ней и снимаю очки. Я чувствую жар прожекторов, их свет слепит меня, ветер обдувает лицо.

– Эвелин, я знаю, что для вас это не новость, – говорит фотограф, – но, боже, как же любит вас камера.

– Ну, – Эвелин пожимает плечами. – Услышать еще раз никогда не повредит.

Глубокий вырез платья открывает все еще впечатляющую ложбинку, и мне приходит в голову, что грудь, сделавшая ее знаменитой, станет тем, что в конце концов сведет ее в могилу.

Эвелин ловит мой взгляд и улыбается. Искренне, по-доброму. В этой улыбке есть что-то почти заботливое, как будто она хочет спросить, как у меня дела, как будто ей не все равно.

А потом, в какой-то момент озарения, я понимаю, что так оно и есть.

Эвелин Хьюго хочет знать, что со мной все в порядке, что после всего случившегося со мной все равно все будет в порядке.

В этот миг слабости я ловлю себя на том, что обнимаю ее за плечи. Еще через секунду мне уже хочется отстраниться, я не готова быть так близко.

– Отлично! – говорит фотограф. – Вот так!

Я не могу убрать руку. И поэтому притворяюсь. Притворяюсь, для одного снимка, что я не комок нервов. Притворяюсь, что я не в ярости, не в замешательстве, не убита горем, не разорвана в клочья, не разочарована, не шокирована и не чувствую себя неловко.

Я притворяюсь, что просто очарована Эвелин Хьюго.

Потому что, несмотря ни на что, так оно и есть.

* * *

Уходит фотограф, снимают и уносят оборудование, Фрэнки покидает квартиру такая счастливая, будто у нее выросли крылья и она улетает в офис, и я тоже собираюсь идти.

Эвелин наверху, переодевается.

– Грейс, – говорю я, заметив, что она собирает одноразовые чашки и бумажные тарелки на кухне. – Хочу воспользоваться моментом и попрощаться, потому что мы с Эвелин закончили.

– Закончили? – удивляется Грейс.

Я киваю.

– Вчера поставили точку в истории. Сегодня провели фотосессию. Пора садиться за стол, – говорю я, хотя у меня нет ни малейшего представления о том, как подойти ко всему этому и каков, собственно, мой следующий шаг.

– О… – Грейс пожимает плечами. – Должно быть, я что-то не так поняла. Думала, ты собираешься провести здесь с Эвелин весь мой отпуск. Но, честно говоря, ни на чем не могу сосредоточиться, думаю только о том, что у меня на руках два билета в Коста-Рику.

– Замечательно. Когда улетаете?