Семья

– Пока ты ждала Сергей Михалыча, чтобы деток на лошадок посадить, Дашка Стефана запилила, каждое утро спрашивала, когда он с Анютой начнёт заниматься. Он объясняет, как, мол, Макс и Катя себя чувствовать будут, если Анюта начнёт заниматься, а они нет? А Дашка, дрянь… – Маша подняла голос, – не останавливай меня! Десять раз тебе повторю: Дашка – дрянь! Неблагодарная дрянь! Так Дашка, как закричит: «Ну и что? Тебе-то что за печаль, что будут Макс и Катька чувствовать? Ты о своей дочери думай!» А щас, вишь, и не надо стало! На танцы она отдаст! Тьфу!

До танцев у Даши с Анютой дело тоже пока не дошло.

Сегодня «Встреча трёх» имела расширенный формат – к большой радости деток на встречу пришёл, вернувшийся домой раньше обычного, Серёжа. Пришёл, довольно часто посещающий встречи, граф. Пришёл Стефан и привёл Анюту, что он в последнее время стал делать довольно регулярно, так регулярно, что я уже подумывала, как бы вовлечь девочку в качестве докладчика.

Проходили встречи в некогда игровой комнате, превращённой теперь в домашний лекторий, оборудованный большой интерактивной панелью, компьютерами, проектором, стереоколонками; несколькими простыми досками; расставленными поперёк комнаты и вдоль стен, диванами и креслами. Двери на встречу были открыты для всех желающих, а название «Встреча трёх» говорило лишь о количестве постоянных участников.

Тематика встреч была самой разной. Иногда мы обсуждали какую-нибудь книгу или смотрели, а потом обсуждали фильм, иногда дискутировали на злободневную тему, типа: «А на самом ли деле углекислый газ угрожает человечеству, И угрожает ли он планете?»

Сегодня в качестве докладчика выступала Катя.

Взволнованно-сосредоточенная, оттого неулыбчивая, Катя обежала глазами присутствующих, включила панель и вывела на экран портрет величайшего представителя итальянского барокко, гения света и тени, драчуна и убийцу Микеланджело Меризи, прозванного Караваджо.

– Карава… – начала она, и голос её сорвался, Катя покраснела, закашлялась…

Переживая за дочь, Серёжа нашёл мою ладошку и потянул к губам.

Катя начала снова:

– Караваджо основоположник двух жанров – бытового жанра и жанра натюрморта.

На экране, разделив его напополам, возникли две картины.

– С самого начала творческого пути художник заявил о себе, как о разрушителе устоявшихся канонов. Вы видите первые его работы – это тот самый жанр повседневности, основоположником которого, как я уже сказала, Караваджо является – это сценки из уличной жизни – картины «Шулера» и «Гадалка»…

Дверь приоткрылась и в проём, стараясь остаться незамеченной, проскользнула Даша; зачем-то пригибаясь, как в кинотеатре, она на цыпочках прошла к креслу за моей спиной.

– Я не буду описывать картины, вы и сами всё видите, – продолжала Катя, – в полотнах нет нравоучения, они солнечны, лица персонажей приятны, среди них нет злодеев. Мы понимаем, что художник изобразил вполне заурядную жизнь в городке того времени.

Второе изобретение Караваджо – натюрморт. Автор пишет изображаемые объекты без прикрас, с беспощадной натуралистичностью – сочные спелые плоды тронуты тленом, листья подвяли, другие повреждены болезнями…

Катя подтверждала сказанное, касаясь панели рукой и увеличивая изображение; проговаривала сложные слова без запинки и уверено. Щёчки её, загоревшиеся в начале доклада от смущения, продолжали алеть румянцем, но не смущения, а, скорее, возбуждения; как и глаза, которые лучились, освещая всё лицо.

«Красивая… – любовалась я, – Катька вырастет в очень красивую женщину…»

– Недоброжелатели называли Караваджо певцом гнилых фруктов.

Катя вновь сменила картинку на панели.

– Ооо, эту картину я изучил до мельчайших подробностей, – шутливо проворчал Серёжа. – В первое твоё посещение Эрмитажа, мы простояли перед ней часа два.

Катя рассмеялась.

– Это говорит о том, что у меня с младенчества недурной вкус, папа! Сам автор считал, что это лучшая его работа! – Она вернула себе серьёзность и продолжала: – «Лютнист» – картина-монолог, каждый предмет, изображённый на полотне – это символ. Например, этот сосуд, – Катя указала на узкогорлый кувшин с цветами, – символизирует сосуд истины Бога, ирис символизирует явление Христа, роза – символ страстей и крови Иисуса, а груша – символ мягкости и любви Бога. Язык символов был распространён во времена художника. Караваджо точно передаёт эффект взаимного влияния, освещённых лучом света предметов друг на друга, смотрите, отблеск с белой рубашки юноши падает на его щёку, а на блестящую поверхность лютни отображаются записи со страницы нотной тетради. – Катя увеличила зеркальное изображение нот на лютне. – Ноты легко читаются – это мадригал «Вы знаете, что я люблю вас». Я хотела, но… не могу исполнить мадригал – это четырёхголосная вокальная музыка. Я включу запись лютневой интабуляции мадригала. – Катя нажала на кнопочку пульта, и в комнате раздались переборы лютни. – Слушайте, так звучит «Лютнист» Караваджо.