Шаги во тьме

Представь себе, мой читатель, что ты – бедный польский крестьянин совершенно заурядной внешности и скромного достатка, прибывший в столицу в поисках лучшей доли и живущий в громадном городе малой торговлей. Но и тебе не чужды прекрасные душевные порывы. И однажды ты теряешь голову от красоты ветреной девицы, живущей по соседству, грезишь о ней денно и нощно, подчиняя этой любови все свои поступки и самое существование. И вот, сумев-таки склонить сердце обольстительницы, ты, казалось бы, обретаешь счастие: уютный дом, детей и ту, о которой ты мечтал. В чем же драма, спросите вы? А в том, что, как пел один оперный герцог, „сердце красавицы склонно к измене“. На горизонте тихой семейной идиллии появляется красавец „лихач“, статный, черноусый, по местным меркам весьма обеспеченный, с собственным выездом, – и верная жена и добродетельная мать теряет голову, бросается в огонь охватившей ее страсти. Что делать несчастному мужу? Он старается ее увещевать – безрезультатно. Он топит обиду в стакане – но та лишь глубже пускает корни в разбитом сердце. И вот в один из дней чаша переполняется, а стакан больше не спасает. В очередной раз не застав жены дома, бедный рогоносец прощается с детьми, хватает топор – и полиция по частям вылавливает из петербургских каналов бывшего писаного красавца Василия Хабанова (могу сообщить, что кроме тела найдены уже руки и ноги).

Увы, в интересах следствия я не могу раскрыть вам имен ни убийцы, ни его жены, ставшей причиной кровавой трагедии. Подобно упомянутому мной Шекспиру, хочется закончить моралью. Но привлеку я мудрость не заморскую, а нашу, русскую, – не стоит искать добра от добра. Кому принесла радость эта запретная любовь? Детям, лишившимся отца, которого ждет неминуемая каторга? Неверной жене, оставшейся и без надежной опоры мужа, и без призрачной надежды на иную долю? Или несчастному юноше, в буквальном смысле лишившемуся головы? Пусть случай этот послужит примером и уроком для всех жен и удержит оных в узах, освященных Богом.

Ваш Ю. Штайер».

– Прибыли, барин. Стой, окаянная!

Свиридов расплатился, хлопнул дверью, бегом поднялся по лестнице и постучал в кабинет начальника.

– Читали? – Александр Павлович протянул Филиппову газету.

Владимир Гаврилович быстро пробежался по статье, чертыхнулся и даже замахнулся на зеленое сукно стола.

– Господа? – На пороге стоял Маршал с топором в руке. – Топор жена Ягелло опознала. Что-то случилось?

После прочтения статьи пришла очередь Константина Павловича сквернословить.

– Можно я его застрелю, Владимир Гаврилович?

– Сделайте одолжение, голубчик. Я лично за вас генерал-губернатора буду просить. И даже на высочайшее имя прошение о помиловании напишу.

– Уж лучше я, – усмехнулся Свиридов. – У меня ни семьи, ни детей.

– Еще чего, – возразил начальник. – За вами ваша Анастасия в Сибирь поедет – немногим лучше, чем Зинаида Ильинична с младенцами. Остается только мне. Дети выросли, жена тоже уже не маленькая. Да вдруг еще за заслуги былые и не накажут сильно, покаянием церковным отделаюсь?

– У вас совещание? – В кабинете сперва возникла голова, а потом и полностью материализовался ротмистр Кунцевич.

– Нет, голубчик, это мы тут при открытых дверях убийство светоча столичной журналистики планируем. Входите, рассказывайте.

В ходе короткого доклада выяснилось, что Роман Сергеевич Кунцевич проявил свою обычную армейскую обстоятельность – не только осмотрел всех безымянных покойников в морге Обуховской больницы, но за день посетил оба убогих дома столицы, заставил сторожей вытащить из ям всех свежих покойников и каждого дотошно сличил с полученной от Маршала фотографией – Лебедя среди усопших не обнаружилось.

– Ну что ж, – подвел итог Филиппов, – следствие проведено, личность погибшего установлена, подозреваемый в злодействе в розыск объявлен. Запасаемся терпением и готовимся к Рождеству.

* * *

25 декабря 1912 года. Вторник

Пара белоснежных коней, позванивая серебряными колокольчиками, осторожно перебирала тонкими ногами, время от времени стараясь с шага перейти на привычную рысь. Но возница тут же натягивал поводья, замедляя орловцев, потому как от скорой езды коляска начинала юлить по накатанному снегу лакированным задом. Кони отзывались тихим расстроенным ржанием, косились на хозяина и недовольно встряхивали заплетенными гривами. Прохожие удивленно глядели на несоответствующий погодным условиям колесный экипаж, а санные упряжки, обгоняя тихохода, оставляли за собой совершенно не сочетающийся со светлым рождественским утром шлейф брани и проклятий нарушителю движения. Но тот лишь попыхивал папироской, не обращая ни на кого внимания.

Наконец, коляска кое-как протряслась по мосту и свернула с оживленной улицы, а еще через полтора квартала и вовсе остановилась. Возница спрыгнул с облучка, поскользнулся и чуть не растянулся рядом с пролеткой, успев в последний момент ухватиться за тормозной рычаг. Усмехнулся, отряхнул штаны, привязал вожжи к фонарному столбу и вошел в дверь под линялой вывеской «Чайная „Ямщик“».