Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

– Элизабет, ты ведь помнишь текст наизусть, как и я?

– Да.

И я ликую: все-таки она помнит наизусть текст моей пьесы!

– Тогда… – говорит он, а я, в ночь на 26 июня 1612 года ясно слышу его, как слышал ночью 6 декабря года 1600-го, – тогда то место, где Ромео под балконом, но Джульетта, не зная об этом, уговаривает себя, что любовь выше чести рода, Уиллом написано крайне слабо… («Мерзавец! – думал я тогда и думаю теперь. – Не может упустить случая пнуть меня, пусть даже походя!»), а должно быть великолепно. Постарайся, любимая!

Элизабет выбирается из кресла, сбрасывает платок, я любуюсь ею, особенно покраснениями на шее от соприкосновения кожи со слишком грубой шерстью, – любуюсь, но все же слегка уязвлен тем, как легко, без запинки, она произносит нечто действительно великолепное.

Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!Отринь отца да имя измени,А если нет, меня женою сделай,

Чтоб Капулетти больше мне не быть.<…>Лишь это имя мне желает зла.Ты б был собой, не будучи Монтекки.Что есть Монтекки? Разве так зовутЛицо и плечи, ноги, грудь и руки?..Неужто больше нет других имен?Что значит имя? Роза пахнет розой,Хоть розой назови ее, хоть нет.

– Учись, Уилл! – кричит Роджер. – Учись!.. Прости, – спохватывается он. – Тебе надо учиться только у самого себя. У монолога Меркуцио например.

– Справедливости ради, Роджер: я написала это, когда еще читала текст Уилла. В импровизации мне с ним не сравниться. И вообще никому не сравниться. Никогда.

Он долго смеется. Взахлеб. Не знал раньше, что он может смеяться так весело.

– Элизабет, ты удивительна! Прежде всего честность, пусть даже в ущерб себе… совсем не женская черта… Но следующий этап, друзья мои, сложнее. Фрагмент, где Ромео клянется – там же, под балконом. У Уилла – это долгая витиеватая клятва, а должно быть подобие спора, в котором Ромео неожиданно для самого себя подчиняется Джульетте. Дело в том, Уилл, что ты творишь для сцены, а потому невольно пишешь диалоги двух мужчин, один из которых женоподобен, но никак не диалоги мужчины и женщины[10]. Теперь перед тобою женщина… Начни – не более двух строк, дальше должна подхватить Элизабет.

Она стоит – и я встаю тоже. Мы смотрим друг на друга.

Лунная ночь в саду дворца Капулетти, и мы смотрим друг на друга… однако две попытки – бесплодны.

Два раза я говорю:

Мой друг, клянусь сияющей луной,

Посеребрившей кончики деревьев… —

но оба раза, лишь только она начинает, он останавливает ее безапелляционным: «Не то!» Однако в третий раз…

О, не клянись луною, в месяц разМеняющейся, – это путь к изменам.

И после моего:

Так чем мне клясться? —

она доказывает, что талант ее отца не только не исчез в ней, но и окреп:

Не клянись ничем.Или клянись собой, как высшим благом,

Которого достаточно для клятв.

Я кланяюсь ей, Роджер аплодирует. По-настоящему, не жалея ладоней, как простолюдин.

Потом, не давая передышки, гонит нас на новое испытание. Говорит:

– Я хочу объяснить еще раз, особенно для тебя, Уилл. До начала нашей работы монолог Меркуцио был в пьесе одиноким шедевром, одинокой вершиной. Мой же замысел в том, чтобы после этой изумительной мощи последовали еще три образца великой поэзии, которые сохраняют ощущение высоты. А потом опять должно появиться нечто, что потрясает, но только не устремленное ввысь, как монолог, а, напротив, что-то очень земное, однако преисполненное той светлой печали, про которую древние мудрецы сказали: «Все прекрасное – печально». И тогда зрители почувствуют неизбежность трагического исхода, однако не станут рыдать и восклицать вместе с твоими слишком часто восклицающими персонажами! В крайнем случае, поплачут легко льющимися слезами, потому что да, прекрасное – печально, но и светло! И более того, все печальное и светлое – прекрасно.

Я знаю, где эта светлая печаль должна появиться – в прощании влюбленных после первой и единственной их ночи.

Это будет сделать мучительно трудно, мне жаль вас, особенно тебя, Элизабет, но я буду безжалостен. У нас осталось пять попыток.

Он решает, что диалог должна начать Джульетта, – и Элизабет начинает в первый раз, во второй… в третий… в четвертый… однако он неизменно и спокойно прерывает ее: «Не то!».

А я ни вмешаться, ни подсказать не могу – не только в теперешнем своем сне, но и тогда, в яви той ночи.