Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

Марк, 2112 год

И вновь сигнал из Кембриджа-1612 не поступает, и вновь я перелистываю записи прадеда.

«Но нет ли натяжки в моем предположении, что Шакспер, безусловно, гениальный поэт, мог без напряжения, без зачеркнутых строк и изорванных листов бумаги, взлетать на такие вершины?

Вдруг вспомнил незавершенную повесть Пушкина «Египетские ночи», в которой приехавший в Петербург на заработки итальянский поэт на глазах у зрителей импровизирует на тему того, как Клеопатра дарила ночь любви любому, кто готов был наутро умереть. Импровизация заканчивается строками:

– Клянусь… – о матерь наслаждений,Тебе неслыханно служу,На ложе страстных искушенийПростой наемницей всхожу… —

потрясающе, эта гордячка считает себя всего лишь «простой наемницей», хотя за ее ласки готовы отдать самое дорогое! Сколько же в этом «простой» царственного небрежения чужой жизнью! А вот еще:

Клянусь – до утренней зариМоих властителей желаньяЯ сладострастно утомлюИ всеми тайнами лобзаньяИ дивной негой утолю.Но только утренней порфиройАврора вечная блеснет,

Клянусь – под смертною секиройГлава счастливцев отпадет.

Блестяще, несмотря на сомнительную рифму «утомлю-утолю»!

И самым весомым для меня аргументом в пользу собственной гипотезы стало то, что Пушкин считал такую импровизацию возможной, а скорее всего, и сам был на нее способен, – да и Лермонтов тоже! – ведь сколько замечательных стихотворений они без помарок, практически мгновенно, записали в альбомы светских дам!

Конечно, стихи в «Египетских ночах» не просто яркие, а ослепительно яркие, однако чем же экспромт вдохновенного поэта отличаются от того, что рождается им в муках?

Только одним: экспромт может быть выразительнее, однако он не бывает глубже. Никогда.

А примеры этой с трудом постигаемой глубины у того же Пушкина разбросаны щедро!

…вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы.Мелькают мимо будки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротахИ стаи галок на крестах.

Иногда зачитываю на лекциях этот фрагмент из «Евгения Онегина» и спрашиваю: «Что здесь описывается?» Следует молниеносный ответ (из далеких школьных воспоминаний): «Москва, конечно!»

Уточняю: «А еще?» Через некоторое время: «Москва и впечатления от нее Татьяны». И начинается постижение скрытого смысла: «Деревенская девочка впервые попадает в огромный город. Вертит головой по сторонам, для нее, как в калейдоскопе, одна увлекательная картинка сменяется другой: ах, монастыри – такие большие; ах, бухарцы в пестрых халатах – такие забавные; ах, львы на воротах – такие грозные и похожие (на что? ведь живого льва ни разу не видела!)… И вдруг понимает, что проехала мимо множества церквей, ни разу не перекрестившись. Поднимает руку для знамения – и новое потрясение: на позолоченных крестах множество черных клякс! Но почему их не было на кресте их сельской церквушки? – да потому, что вокруг нее чисто и растут высокие деревья, среди ветвей которых галки не заметны. В Москве же – кучи мусора, в нем полно отбросов, столь для птиц притягательных, но старые деревья сгорели во время пожара 12-го года, а новые сравняться высотою с крестами не успели».

Вот так – с ювелирной тщательностью и точностью подобранные слова (одни имена существительные!) не только создают образ, не только описывают переживания героини, но и заставляют вдуматься. И мы, сами того не замечая, гостим уже не в состоянии Ламед (а первое, даже увлекшее прочтение – это всегда включение в игру), а в состоянии Реш.

Но если хоть краешком того высокого, что есть в каждой душе, еще и удается соприкоснуться с посетившим гения озарением – о! какое наслаждение!

Какое наслаждение – понять вдруг, как неслучаен подбор трех карт в «Пиковой даме»: тройка, семерка, туз; 3, 7, 11! Каждое из этих простых чисел исполнено сакральности, особенно 11, и выиграть именно на тузе Германну помешала сама судьба, опьянив его предвкушением близкой удачи, но принудив поставить на карту с лицом убитой им старой графини.

Да, возмездие не отменимо – и Пушкин, «рыцарь розенкрейцер», масон восемнадцатого градуса, знал и понимал это».