26 июня 1612 года
Роджер Мэннерс, 5-й граф Ратленд, последние часы жизни
Зал суда в Вестминстере. Эссекс на коленях – так он простоял во все время судебного заседания – и кается…
Не помогает.
Мы с Саутгемптоном спокойны и всем своим поведением подчеркиваем, что виновными себя не признаем, как ни старается убедить нас в обратном королевский обвинитель – никто иной, как сэр Фрэнсис Бэкон, наш кембриджский наставник и Досточтимый Мастер нашей ложи вольных каменщиков.
Той самой ложи, в которой я – Первый Страж, а Генри – Второй.
Мы успеваем шепнуть друг другу: «Генри, я не буду просить старуху о пощаде». «Я тоже, Роджер. Не желаю походить на Эссекса».
Удивительно мерзкой была погода в тот день – 23 февраля 1601 года: ленивый мокрый снег вперемешку с тяжелым, как грохот барабанов при казнях, дождем. Капли влаги стекали по длинным, узким стеклам – от самого верха до самого низа – и умудрялись не только не сорваться по пути, но словно бы еще и прибавляли в размерах.
Иногда, впрочем, в сумеречный мир, как лазутчики в неприятельский стан, проникали случайные лучи солнца. Преломляясь на ненатурально крупных каплях, они на краткий миг озаряли зал суда яркими красными сполохами, и тогда черные мантии судей словно бы напоминали, что процесс – это всего только скучная прелюдия к спорому отсечению трех голов.
О чем помнили все… кроме, пожалуй, Эссекса, который все жалобнее скулил о безмерной своей преданности Ее Величеству, и Бэкона, который обрел вдруг в этот день голос особенно громкий и грозный. А особенно хорошо об этом помнил слушатель – точнее, слушательница в занавешенной плотной парчой королевской ложе.
…Я, несомненно, сплю, тогда почему так явственно слышу и вижу задающего вопросы Бэкона, гневающегося на весь белый свет Генри и самого себя вижу, как ни странно – совершенно спокойного. Вновь ожившая картинка? – но почему, в отличие от прежних, оживавших всего только несколько часов назад, она дышит ненавистью и страхом? Где примирение, прощение, нежность? Где хотя бы понимание того, как происходящее вообще возможно?
Как возможно, что Учитель столь казуистически допрашивает своих учеников, которых сам же и посвящал в тонкости юриспруденции?
Как возможно, что Досточтимый Мастер, глава нашей ложи, столь въедливо допрашивает тех, кого сам же и посвящал в каменщики первого градуса, потом второго, а потом и мастерского, третьего, – и называл их, как положено, но с особо любовным придыханием, братом Генри и братом Роджером?
…Я несомненно сплю, но тогда почему так явственно вижу, как оттопыривается парчовая занавесь, когда к ней прижимается багровое ухо старухи Бесс; вижу, как эта багровость постепенно наползает сначала на ту щеку, которая невольно трется о парчу, а потом и на другую; как кривятся тонкие губы, как великая королева мнет их почти беззубыми деснами и сглатывает жадную слюну… горячую слюну… которая давно уже горячее крови этой дочери тирана и интриганки.
Слюну, выделяемую в приступе двух самых сильных вожделений истинно великих властителей: дознаться и казнить.
…Я сплю – это несомненно. Наступило 26 июня 1612 года, последний мой день, это тоже несомненно, но тогда почему я сплю? почему силюсь наконец понять, как стал возможен тот пятнадцатидневный фарс февраля года 1601-го: проход от дворца Эссекса к королевскому дворцу, поспешное бегство обратно, шумные клятвы умереть за правое дело, а всего через три часа крики: «Они подвезли пушки, надо сдаваться!»; потом одиночный каземат в Тауэре, отчаянные попытки Элизабет добиться свидания со мною – и в ответ издевательские предложения встретиться с ненавидимым ею отчимом… а теперь вот суд, приговор которого ясен всем, кроме Эссекса, именем которого историки непременно назовут этот нелепый мятеж.
…Звучит вопрос Бэкона:
– Граф Ратленд и граф Саутгемптон! Во время преступного шествия к королевскому дворцу во главе толпы сторонников шел граф Эссекс – и по обе стороны от него вы с обнаженными шпагами. Вы подтверждаете это? Произнесите по очереди громко и внятно «да» или «нет».
– Да, сэр!
– Да, сэр!
Бэкон:
– Хорошо, что вы не пытаетесь опровергнуть показания многочисленных свидетелей. Однако что символизировало это демонстрируемое всем оружие? Какой смысл вы желали донести до лондонского сброда, приветствовавшего шествие восторженными кликами? Уж не тот ли, что грядет убийство Ее Величества?