Шакспер, Shakespeare, Шекспир. Роман о том, как возникали шедевры

А я слушаю его в непроходящем недоумении и одновременно слышу такой же уверенный его голос, звучавший на двухмесячной давности собрании ложи: «Символы братства каменщиков, а также будущая символика Ордена розенкрейцеров, мною учрежденного, всегда многозначнее толкования, которое дается для профанов и даже для братьев, не достигших высоких степеней посвящения. Например, считаю, что у каменщика, тем более у розенкрейцера, должен быть заметно длинный ноготь на мизинце левой руки[11]. По первому впечатлению – для того, чтобы братья, прежде чем подавать наши тайные знаки, могли распознать друг друга. Но это отличие во внешнем облике имеет еще и символическое значение! Оно указывает, что брат, как бы неприметен он ни был, – а мизинец, напоминаю, самый маленький и ничтожный из пальцев, – неустанно стремится к духовному росту, причем это стремление идет от сердца, а не от разума, вот почему я веду речь именно о левой руке».

Тогда, на собрании мне это показалось не многозначным, а скорее, ложно многозначительным – однако круглое румяное лицо нашего Досточтимого Мастера сияло несокрушимой уверенностью в том, что Великий Архитектор посвящает в столь важные детали Вселенского Замысла только его – юриста и философа Фрэнсиса Бэкона.

…В зале суда я ответил резко:

– Вам трудно понять, сэр королевский обвинитель, что символ рыцарского служения благой идее – это не повязка на руке и не орден на шее, а обнаженный меч!

– Мне это действительно трудно понять, граф Ратленд, я, в отличие от вас и графа Саутгемптона, не посвящен в рыцари…

И, поняв по усмешке судей, что промахнулся, Бэкон раздраженно повернулся к ложе и посвятил всю мощь голоса бугорку на парчовой занавеси:

– И все же еще раз: не означали ли обнаженные шпаги, что вы имели кощунственное желание посягнуть на хранимую Богом жизнь Ее Величества?!

Видя, что Генри вот-вот вспылит, опережаю его:

– Ни в коем случае, сэр! Ни граф Саутгемптон, ни я не рассматриваем убийство как благую идею. Но ограничить творимый в Англии произвол – да, этого мы желали и желаем! Но вернуть парламенту всю полноту его прежних полномочий – желали и желаем!

Поначалу Бэкон удовлетворен: стремление превратить парламент из органа, послушно вотирующего налоги и сборы, в подлинно законотворческое собрание – это умысел (в понимании Бесс) куда более преступный, чем естественное желание (подозреваю, что естественное уже и для нее самой!) наконец-то ее придушить.

Однако о своих планах существенно стеснить произвол монархов мы говорили и на предварительном дознании – а ему, Бэкону, самому видному юристу Англии, почему-то мало простого повторения прежде нами сказанного.

И он затевает игру с куда более весомым для него выигрышем.

– Однако я все же возвращаюсь к тому, скорее всего, тайному смыслу, который имело обнажение вами шпаг. Ходят упорные слухи, что вы, граф Саутгемптон, и вы, граф Ратленд, принадлежите к богопротивному обществу, к так называемому братству вольных каменщиков. Вы это подтверждаете?

Что происходит?! Чего он добивается? И как смеет наш Досточтимый Мастер заговаривать о братстве публично?!

– Да!

– А вы, граф Ратленд?

– Да!

– Я не взываю к вашей личной чести – вы уже запятнали ее безвозвратно! – но призываю вспомнить о чести ваших славных родов. Будьте правдивы! Обнаженные шпаги – это зловещий символ братства вольных каменщиков?

– Ни в коем случае, сэр! Вся символика братства посвящена необходимости неустанных трудов на ниве строительства Храма Просвещения и Высокого Гуманизма! Оружие может обнажаться лишь в мирской деятельности вольного каменщика.

– Граф Саутгемптон?

– Высокий суд! – цедит Генри. – Во всем, что касается братства и его целей, мы с графом Ратлендом – полные единомышленники. Поэтому прошу его ответы считать также и моими. А вас, сэр королевский обвинитель, прошу учесть следующее: вы мне отвратительны! Мое последнее желание перед смертью – пнуть вас, как надоедливую, брехливую собаку. Больше я на ваши вопросы, чего бы они не касались, отвечать не стану.

«Ай, да Генри! – думаю я. – Что ж, и я не подкачаю!»

А Бэкон разозлен!

Разозлен – и, как это свойственно напыщенным краснобаям, хочет, чтобы его плебейскую злость приняли за благородный гнев:

– Граф Саутгемптон! Вы здесь – обвиняемый, а меня защищает высокий статус королевского обвинителя!

– Он не защищает вас, сэр, – говорю я ему ласково, – а украшает! Примерно так, как еще одна блоха – шелудивую шкуру старого пса.

Один из судей, не выдержав, прыскает, а Генри орет во весь голос:

– Браво, Роджер! Это лучшая шутка, которую я когда-либо слышал!

Председатель суда призывает к порядку, но теперь орет и Бэкон. Орет, ибо наверняка представляет себе, как хихикает в ложе старуха Бесс, с наслаждением ведьмы поощряющая свары между придворными – особенно если один из них при этом унижает другого. А потом ей донесут о дуэли, желательно смертельной именно для униженного.

– Судя по уверенности, с которой вы толкуете о ложе вольных каменщиков, несомненно преступной организации, вам в ней принадлежит важная роль?! Отвечайте, не медля!..

– Да, сэр!

– Главенствующая?!